Философия /4. Философия культуры

Доктор культурологии, Петухов В.Б.

Ульяновский государственный техничекий университет

Мифологические и лингвоментальные символы восприятия Китая в русской литературе конца XIX – начала ХХ вв.

В конце XIX столетия в русской литературе отчетливо наметилась такая характерная черта как проявление особого интереса к восточной тематике. Ориентальная направленность творческих поисков в литературе и искусстве означала стремление окунуться в загадочный, непонятный, парадоксальный мир Востока, и подпитывалась расширением научных исследований и археологических открытий древних цивилизаций Египта, Месопотамии, Индии, Японии и, конечно, Китая. Попытки постижениятайн китайской материальной и духовной культуры осуществлялись различными путями. Большую роль в образно-визуальном усвоении китайской культуры русской интеллигенцией сыграл стиль «шинуазри», внедренный в русскую культурную среду благодаря западно-европейскому культурному трансферу (прежде всего, французскому). «Шинуазри» основан на стилизации, «пользующейся мотивами и стилистическими приемами средневекового китайского искусства в европейской живописи, декоративно-прикладном искусстве, костюме и садово-парковом ансамбле» [5, С. 16]. Главная особенность данного стиля состоит в контаминации элементов китайской культуры с разноплановыми структурами европейских культурных текстов. Многоцветная узорчатость «шинуазри» в художественных произведениях русской литературы акцентировалась на колористических тонкостях лексического обозначения бытовых деталей мебели, одежды, интерьера. Эта визуальная образность присутствует и в символической прозе А. Белого, и в мистической заостренности текстов Н. Рериха, и в изящной лирической проникновенности К. Бальмонта. Внешне незримая, явленность китайского мира культуры, пришедшая в русскую культуру вместе с изысканными фарфоровыми вазами, пагодообразными беседками, анималистическими скульптурами и филигранными шкатулками, внедрилась в литературно-художественные темы серебряного века как знаковое воплощение мечты об идеальной, сказочно красивой жизни. Однако это лишь внешняя, «мимолетная» сторона российского восприятия китайского мира. За ней, в затаенных слоях постижения культурных текстов, лежит разделение общей мифологемы понимания Китая российскими писателями и поэтами конца XIX – начала ХХ вв. на две противоположные оценочные позиции: негативную и позитивную. В основе негативной оценки Китая, скорее всего, лежало европоцентристское мировоззрение, зараженное идеями об особой миссионерской роли европейской цивилизации в «просвещении» азиатских народов. Эта идея нашла отражение в концепте «панмонголизма», выдвинутого Вл. Соловьевым. В статье «Китай и Европа» он утверждал о противостоянии Китая прогрессивному развитию мировой цивилизации: «Китай, вся культура которого выросл из абсолютизма отеческой власти» предлагает чуждый Европе тип культуры, которая «при всей своей прочности и материальной полноте, оказалась духовно бесплодной и для прочего человечесва бесполезной»[10,7]. Идея панмонголизма как общеазиатской силы,непримиримой к Европе, враждебной по отношению к ней, несущей с собой не только опасность, но и грядущую гибель старой европейской цивилизации, пришла к Вл. Соловьеву после начала восстания ихэтуаней в китае. «Боксерское» восстание с его отчетливо выраженным антиевропейским контекстом было отголоском острого недовольства китайскиого населения «засильем» иностранцев и их влияния на структуры государственной власти в стране. Колониальный синдром мнимого социокультурно превосходства Европы, разграничивающий непримиримыми преградами враждебности Запад и Восток, обратной строной имел распространение в европейском общественном сознании мистического страха перед таинственной угрозой, исходящей с востока. В этой ловушке презентативности оказались многие представители культуры серебряного века. Вот как, например, переданы ощущения восточной опасности в сонете Георгия Иванова:

Китайские драконы над Невой

Раскрыли пасти в ярости безвредной,

Вы, слышавшие грохот пушек медный

И поражаемых бокмеров вой.

Но говорят, что полночью, зимой

Вы просыпаетесь в миг заповедный

То чудо узревший – отпрянет бледный,

И падает с разбитой головой.

А поутру, когда румянцем скупр

Рассвет Неву стальную обагрит,

На плитах стынущих не видно трупа.

Лишь кровь на каменных устах горит,

Да в хищной лапе, с яростью бесцельной

Один из вас сжимает крест нательный. [11, 417]

Образ дракона как символ опсаности приобрел в поэтическом лексиконе начала ХХ в. нарицательные черты. Из 14-ти обнаруженных упоминаний дракона в тестах поэтов и писателей серебряного века, 11 несут в себе агрессивные, пугающие коннотации. Кроме того, существуют скрытые мифопоэтические анималистические ассоциации, которые, с большой долей уверенности, можно идентифицировать как мотивы социокультурной китайской ментальности. Речь идет о стихотворении О. Мандельштама «Век», в котором автор сопоставляет прошедший XIX век со зверем. Облик перебитого хребта хищника как канун перехода одного века в другой – ярчайшая поэтическая метафора смены эпох. В ментальном пространстве китайской культуры она перекликается с образом выгнутого моста, соединяющего древность и современность, иногда сравниваемого с тигром или драконом. О. Мандельштам упоминает также флейту, древнейший музыкальный инструмент, очень популярный в китайской традиционной культуре, которая может «связать узловатых дней колена» [6,46]. Эмоционально-психологическим лейтмотивом данного произведения является предощущение опасности при переходе из прошлого в настоящее. Поэт часто употреблял термин «китайщина», в котором китайские ассоциации имели отрицательную окраску [7, 64].

В исследовательских кругах существует достаточно распространенное мнение о негативном восприятии китайского влияния в творчестве А.Белого. Речь идет о романе «Петербург»: «если бы там, за зеркальным подъездом стремительно просверкала бы тяжкоглавая булава, верно б, верно бы здесь… не волновался Китай; и не пал Порт-Артур; приамурский бы наш край не наводнялся бы косыми; всадники Чингис-Хана не восстали бы из своих многосотлетних гробов. Но, послушай, прислушайся: топоты… топоты из зауральских степей;…из развалин не сложится Порт-Артур; но – взволнованно встанет Китай; чу – прислушайся… то всадники Чингис-Хана»[ 2, 104]. Данный отрывок не следует понимать как антикитайскую настроенность автора, он, в большей мере, иллюстрирует общую восточную антитезу Европе в духе Вл. Соловьева. Известно, что А. Белого восхищало творчество и мудрость Конфуция и Лаоцзы, афористичность и притчевость, самобытность их текстов. В них он видел, скорее, положительный образ Китая, который перекликался с ярким китайским колоритом, лиричностью и романтичностью. В романе «Серебряный голубь» А. Белый писал: «Природа, как древний китаец, древнеет просторами, а из Небесной империи веет в окошко лазоревым воздухом» [3, 596]. Название другого романа – «Крещеный китаец» – отсылает к интересующей нас теме. Роман во многом автобиографичен. Символизм его названия передает очень важный для самоощущения писателя момент: одиночество автора, страдальческое непонимание его окружающим миром, как был непонят русскими старый, древний Китай. Употребление в текстах А. Белого слов, соотнесенных с китайской культурой (Конфуций, мудрец, парча, атлас, шелк, китайский балванчик), имеет позитивный оттенок.

Положительное, восприятие Китая можно наблюдать в творчестве таких представителей поэзии серебряного века как К. Бальмонт и Н. Гумилев. Для К. Бальмонта, занимавшегося переводами известных средневековых китайских поэтов, в китайской культуре были ценны лирическая взаимосвязь природы и человеческих взаимоотношений. В его стихах особо выделяются красота природы и женская красота:

«Ненюфары, кувшинки, листами так схожи с цветной кисеей,

А цветы их так розовы нежно румянцем смеющихся лиц,

Что не знают глаза, где листы – кисеи, где цветок тут речной,

Лишь по пению – девушек видишь меж трав, меж речных верениц» [1,477].

Его интересуют даоские наблюдения за природой и погружение в мир собственных чувств. В Китае тема отражения в воде, зеркале, небе служила поводом для философских рассуждений о духовном. Бальмонт очень точно передал глубокий интерес и любовь к природе, запечатленный в китайской литературе. Это, по его мнению, сближало русскую и китайскую литературную традицию. Для поэта китайская тема – это тема лирики, а сами китайцы воспринимаются им как тонкие ценители прекрасного.

Н. Гумилев испытал увлечение Китаем в период своего пребывания в Париже в 1917 – 1918 гг. В одной из записных книжек, оставленных им В.В. Анрепу в Лондоне, была найдена запись множества названий книг по китайской литературе и книг переводов китайских авторов. Переводы Гумилева китайской поэзии были созданы на основе антологии «Яшмовая книга», составленной Ж. Готье. Гумилев любил ходить в музеи смотреть произведения китайского искусства, впитывая в себя его колорит. Эти впечатления воплотились в 11-ти стихотворениях сборника «Фарфоровый павильон», опубликованного в 1918 г. в Петрограде. Его, как и для Бальмонта, привлекали природа, тема отражения и личные переживания. Китай Н. Гумилева – это мир загадочный, таинстенный, мистический и, в то же время, проникновенно тонкий и лирический. Поэта поражали непривычные, кажущиеся европейцам парадоксальными, обычаи. В стихотворении «Дорога» он писал:

«Когда она родилась, ноги

В железо заковали ей,

И стали чужды ей дороги

В тени склонившихся ветвей.

Когда она родилась, сердце

В железо заковали ей,

И та, которую люблю я,

Не будет никогда моей» [4, 365]

Обычай бинтования ног девочкам, ради соответствия эстетическому идеалу, увязывается в стихотворении с положением китайской женщины в обществе. Гумилева привлекали диковинные детали китайского образа жизни. В поэме «В Китае», предназначенной детям, он обратил внимание на «бестящие как зеркала, полуаршинные ногти» китайских мандаринов ( образ навеянный мифами об императрице Цыси); на то, что «в павильоне из стекла, кругом обсаженных цветами, собачек жирных для стола откармливали пирожками» [4,372]. Вероятно, подобные строки были результатом преломления в фантазии Н. Гумилева слухов и легенд о Китае. Вместе с тем, образ Китая, сложившийся у Н.Гумилева и переданный в стихах, отличался зарисовками удивительной красоты природных ландшафтов, которые передавались в лаконичных поэтических фрагментах: «квадраты рисовых полей, вот тростниковая избушка, с заснувшим аистом на ней»; «не светит солнце, но и дождь не падает, так тихо, тихо, что слышно из окресных рощ, как учит малентких ежиха» [4, 376 - 377]. В этой же поэме создан образ дракона, абсолютно противоположный устрашающему облику этого мифологического персонажа в поэзии Г. Иванова. Гумилев представил дракона как хранителя семьи, детей, семейных ценностей. Вцелом, лирическое восприятие Китая у Н.Гумилева органично и акцентировано на позитивное восприятие китайского мира.

Таким образом, постижение китайской культуры поэтами и писателями серебряного века связано двумя противоположными тенденциями в понимании ее особенностей. Обе тенденции представляли собой мифологические умозрительные конструкции, навеянные неглубоким проникновением в собственно китайские культурные тексты. Это объясняется незнанием китайского языка и визуально-эмоциональным, интуитивным способом восприятия Китая.

Литература:

1. Бальмонт К.Д. Светлый час. Стихотворения и переводы. – М.: Республика, 1992 – 590 с.

2. Белый А. Петербург. («Литературные памятники»). Л., 1981. – Электронный ресурс: http://litlife.club/br/?b=3115&p=104.

3. Белый А. Серебряный голубь. Повести, романы. – М.,1990 – 604 с.

4. Гумилев Н.С. Золотое сердце России. – Кишинев: Лит. артистикэ,1990 –734 с.

5. Литовская М.А. Яо Чэнчэн. Образ Китая в русской литературе для детей и подростков. // Русский язык и лингвокультура в сопоставительном аспекте./ Материалы ежегодной международной конференции 1-2 июня 2014 г.– С. 46 – 48. – Электронный ресурс: http: libweb.kpfu lanru_2014_410_411.pdf.

6. Мандельштам О. Избранное. – Таллин,1989. – 384 с.

7. Пчелинцев К.Ф. Китай и китайцы в русской прозе 20-х –30-х годов как символ всеобщего культурного непонимания. // «Simposium», Конференция «Путь Востока», Путь Востока: Универсализм и партикуляризм в культуре. Вып. 34/ Материалы VIII Молодежной научной конференции по проблемам философии, религиии, культуры Востока. Санкт-Петербург: Санкт-Петербургское философское общество, 2005. С. 162 – 173.

8. Романова О.Н. Мифы о Китае в лирике поэтов русского дальневосточного зарубежья. // Амурский научный вестник. 2014. № 2. – С. 171-181.

9. Солнцева Е.Г. Китайские мотивы в «Фарфоровом павильоне» Н.С. Гумилева. // Вестник РУДН. Сер. Литературоведение. Журналистика. 2013. № 4. – с. 72 – 78.

10. Соловьев В.С. Китай и Европа. Избранные произведения. – Ростов-на- Дону: Феникс, 1998.

11. Сонет серебряного века. Русский сонет конца XIX –начала ХХ века. – М.: Правда,1990. –768 с.

12. Шулова Я.А. «Петербург» и «Москва» А. Белого (вопросы генезиса поэтики). – СПб.: Изд-во политехн. ун-та, 2009. – 540 с.