Филологические науки/8

Д. филол. н. В.М. Головко

Северо-Кавказский федеральный университет, Россия

И.С. Тургенев в полемике с учением а. Шопенгауэра об «эстетическом наслаждении» как форме прозрения в principium individuationis

Проблема «Тургенев и Шопенгауэр» изучается уже более ста лет, и в процессе её рассмотрения возникали различные, порой взаимоисключающие концепции: от безусловного признания зависимости тургеневского мировоззрения и творчества от философских идей автора сочинения «Мир как воля и представление» до отрицания целесообразности самой постановки проблемы.

Необходимо заметить, что в зарубежной славистике влияние Шопенгауэра (1788 – 1860) на Тургенева (1818 – 1883), как правило, всегда преувеличивалось, а «философский пессимизм» писателя объяснялся непосредственным воздействием на него идей немецкого мыслителя [6, c. 322-325, 368, 440; 7, c. 53, 56; 8, с. 15-47]. Тем не менее даже некоторые зарубежные исследователи указывают, что «Шопенгауэр был усвоен Тургеневым не в целом, не как замкнутая система» [9, с. 315], что «пессимистическая мудрость» тургеневских произведений обязана своим происхождением отнюдь не одному Шопенгауэру [4] и т. д.

Конечно, исследование проблемно-типологических связей Тургенева и Шопенгауэра не имеет единственной цели показать очевидное различие их философских концепций. Писатель и немецкий мыслитель были современниками, и перед ними, естественно, могли стоять сходные проблемы, которые порождались общностью исторических процессов, специфично проявлявшихся в разных странах. В свете актуальных социальных и культурологических вопросов эпохи по-новому просматривались и проблемы «вечные», общечеловеческие. Поэтому имеет немаловажное значение исследование того, как эти общие вопросы решались двумя современниками, тем более, если известно, что один из них – в данном случае Тургенев – проявлял интерес к другому. А подтверждается это и произведениями писателя, и его эпистолярным наследием, и свидетельством современников.

Анализ реминисценций из произведений философа в лирико-философском цикле Тургенева «Senilia» («Стихотворения в прозе») позволяет установить некоторые источники текста отдельных стихотворений («Завтра! Завтра!», «Ты заплакал…», «Любовь» и др.) и даёт дополнительный материал для текстологического и историко-литературного комментирования многих других («Стой!», «Два брата», «Дрозд I» и т. д.).

Шопенгауэр субстанцией бытия определил слепую, иррациональную, вневременную волю. Мир предстает перед философом в двух планах – как воля и как представление. Внутренняя сущность вещей – мир как воля («вещь в себе»), а явление – мир как представление. «Воля – это нечто первое и основное, познание же» относится «к проявлению воли служит его орудием» [3, т. 1, с. 302]. Реальную действительность Шопенгауэр тоже рассматривал как мир представлений. Целое природы, вся жизнь, с его точки зрения, – это лишь объективация воли, которая сопровождается бесконечными страданиями, борьбой эгоизмов. Как справедливо заметил Б.Э. Быховский, «все жизнепонимание Шопенгауэра проникнуто глубочайшим пессимизмом. Мир – юдоль скорби и страдания – таков лейтмотив его философии» [5, с. 113]. Шопенгауэр призывал к отрицанию воли к жизни потому, что, с его точки зрения, неразумен мир: жизнь предстает во всех своих «ничтожествах и горестях» [3, т. 2, с. 594]. Человек не может устранить страдания: он сам является главным злом. Шопенгауэр отрицал оптимизм, веру в смысл жизни, в исторический и социальный прогресс.

Разумеется, не эти общефилософские положения привлекали внимание русского писателя. О них приходится говорить только потому, чтобы был понятен смысл тех категорий, которыми оперировал Шопенгауэр. Общая картина человеческой жизни и бытия отдельного человека, воссозданная в «Стихотворениях в прозе», по существу, ничего общего не имеет с шопенгауэровской. Философ, говоря о «комизме и бесконечной жалости» [3, т. 2, с. 463] человеческого существования, убеждал своего читателя: «Жизнь рисуется нам как беспрерывный обман – и в малом и великом» [3, т. 2, с. 594].

Но отдельные образные аргументации Шопенгауэра, видимо, оказывались в чём-то созвучными тургеневской художественной онтологии, соотносились с размышлениями писателя о жизни и смерти, о красоте и нравственном возвышении человека, отражёнными и в позднем лирико-философском цикле. Показательно, что реминисценции из Шопенгауэра в «Стихотворениях в прозе» имеют характер определенной упорядоченности, внутренней оправданности: они относятся к компетенции тургеневской философии человека.

Идейный стимул творчества писателя – желание личности отстоять свою свободу и волю перед лицом необходимости сил истории и природы – определял стратегию поисков путей, следуя которым человек формировался как гармоническая личность. В творчестве позднего периода определение высшей внутренней гармонии личности, сохраняющей свою индивидуальную значимость, но осознающей необходимость самоотвержения, самозабвения во имя выполнения общественно-нравственного долга, высокого предназначения и именно так связанной с социальным бытием и миром в целом, выражено ощутимо . Поиски путей к гармонизации личного и общего, индивидуального и социального определили интерес к шопенгауэровскому положению о необходимости прозрения principium individuationis, поэтому на определенном этапе эволюции своих взглядов Тургенев-художник апробирует мысль о целесообразности и формах ассимиляции личного начала. В философии Шопенгауэра Тургенев находил пример философской рефлексии об осмысленности отказа от всего личного и связанного с ним эгоизма. Апелляция к философу вполне закономерна: вера в необходимость самозабвения приходила у писателя в столкновение с признанием «живого», конкретного человеческого существования в качестве аксиологической константы: ему действительно было «дорого всё человеческое» [2, т. 11, с. 31], он был глубоко убеждён в значимости духовного опыта отдельной личности. Таким образом, на определённом этапе идейно-творческой эволюции Тургенев воспринимает как созвучное своим размышлениям учение Шопенгауэра о трагедии индивидуума, у которого личное стоит на первом плане.

В философии немецкого мыслителя развивался тезис о противоречивой сущности каждого человека. С одной стороны, природа имеет свой центр в конкретном проявлении воли в форме принципа индивидуации, в индивидууме, «потому что каждый индивидуум это – сполна воля к жизни». Каждый может сказать: «Я одно, или я один – во всём, важно моё существование». «Так говорит природа с частной точки зрения, то есть с точки зрения самосознания, и на этом зиждется эгоизм живого существа», «центробежные силы природы». С общей точки зрения, с «точки зрения объективного знания», извне, из периферии природа говорит: «Индивидуум – ничто, меньше, чем ничто», потому что «индивидуум – только явление, он существует только для познания, подвластного закону основания, этому principium individuationis» [3, т. 1, с. 341, 283 ]. «Только явление, а не вещь в себе подвластно principium individuationis», - писал философ [3, т. 1, с. 339].

Поскольку процесс объективизации воли в каждом индивидуальном существе сопровождается бесконечными страданиями, борьбой эгоизмов, то целью каждого индивидуума, осмыслившего извечность страдания и негативность счастья, является деперсонализация, преодоление личного начала. Страдание преодолевается только отрицанием воли к жизни. На такой основе построено учение Шопенгауэра о необходимости прозрения в principium individuationis, что позволяет отбросить мираж майи, приблизиться к познанию вещи в себе, освободиться от страданий, вызванных процессом объективизации воли, то есть «надломить упорный эгоизм своей личности» [1, т. 6, с. 267]. В трактовках сущности principium individuationis как основы существования индивидуального или особенного Тургенев и Шопенгауэр находятся в системе притяжения/отталкивания, и прежде всего – в понимании основных вопросов: индивидуация как имеющая место – это благо или зло, каковы истоки её возникновения и как с точки зрения этики можно рассматривать и оценивать перспективы рецепции этого феномена, данного во времени и пространстве и подлежащего либо утверждению, либо отрицанию. Категория индивидуального, рассматриваемая в системе «мир как представление», а не «мир как воля», оказалась у Шопенгауэра той философской идеей, которая выражала «утверждение воли к жизни», а не отрицание её и, следовательно, была отброшена философом-пессимистом. Вводя понятие «прозрение в principium individuationis», он обосновывал концепцию «самоотрицания» [3, т. 1, с. 311] человека, подчеркивал, что «отрешение» от индивидуального, личного является «настоящей целью жизни» [3, т. 2, с. 507 ].

Тургенев не принимает во внимание гносеологический аспект философии Шопенгауэра («самоотрицание» необходимо в силу того, что «принцип индивидуации» - это «явление», скрывающее «вещь в себе»), а обращает внимание на вторичное, вытекающее из основных положений. Писатель воспринимает прежде всего этическую сторону учения Шопенгауэра о прозрении principium individuationis. В контексте эволюции его взглядов выглядит непротиворечиво связь интерпретации нравственной свободы человека и результативных форм его самоактуализации с этикой самозабвения, самоотвержения, самопожертвования. При более внимательном рассмотрении лирико-философского цикла «Senilia», в нём обнаруживаются не просто переклички, а своего рода истолкования шопенгауэровского понимания соотношений общего и индивидуального в человеке и – в конечном счёте – отрицание идеи поглощения индивидуального всеобщим.

В учении Шопенгауэра о прозрении в principium individuationis обосновано несколько ступеней и форм самозабвения («сострадание», «эстетическое наслаждение», «любовь», «аскетизм»), и все они связаны с «отождествлением» себя с другими, с уничтожением своего «я» («самоотрицанием»), и – в конечном итоге – ведут к «полному отречению воли к жизни» [3, т. 1, с. 389]. Этот аспект шопенгауэровского человековедения привлек внимание Тургенева, но как показывает анализ системы реминисценций из работ философа, он, полемизируя с идеей «самоотрицания», вовсе не имел в виду только лишь систему Шопенгауэра. Писатель противопоставлял свой гуманистический идеал давней традиции философского сомнения в смысле человеческой жизни и значимости «живого», «конкретного» человека, которая была воспринята и развита немецким пессимистом.

Интертекстуальность «Стихотворений в прозе» с точки зрения того, как тургеневские тексты формируются с опорой на тексты Шопенгауэра, вступая в диалогические отношения, проявляется в системе функционирования шопенгауэрских категорий «сострадания» («Мне жаль», «Морское плаванье», «Собака»), «эстетического наслаждения» («Стой!»), «любви» («Воробей», «Любовь», «Два брата»), «аскетизма» («Монах») в художественном мире лирико-философских миниатюр писателя.

Рассмотрим, какую идейно-художественную функцию выполняют шопенгауэровские аллюзии в стихотворении «Стой!» (1879), восходящие к обоснованию немецким философом красоты, искусства, музыки, творчества как формы и средства прозрения в принцип индивидуации. Нельзя не видеть его связи с шопенгауэровским учением о прозрении в principium individuationis при «эстетическом наслаждении», о преодолении «на миг», «времени и пространства, составляющих principium individuationis» [3, т. 1, с. 405; т. 2 с. 497]. Почему «на миг» возможно в творчестве приобщение к бесконечному? Философ в музыкальной гармонии усматривал «совершенную объективизацию единой и вневременной воли»: «Если весь мир как представление только видимость воли, то искусство - уяснение этой видимости». Чтобы освоить это познание, художник должен хотя бы на миг преодолеть «время и пространство - principium individuationis» [3, т.1, с. 206, 274-275, 243]. «...Эстетическое наслаждение красотой, - писал Шопенгауэр, - в значительной мере состоит в том, что мы, приобщившись к чистому созерцанию, на миг отрешаемся от всякого хотения, то есть от всех желаний и забот... и вот мы уже не познающий ради своих беспрерывных стремлений индивидуум, не коррелят отдельной вещи, для которой объекты становятся мотивами, а безвольный, вечный субъект познания, коррелят идеи» [3, т.1, с. 405].

Совершенно очевидны соотношения тургеневского стихотворения «Стой!» с этими положениями Шопенгауэра. Вдохновенное музыкальное творчество и эстетическое наслаждение позволяют субъекту лирического высказывания на «мгновение» уловить «отблеск вечности» и «открыть тайну бессмертия»: «Вот оно, вот оно, бессмертие! Другого бессмертия нет - и не надо» [1, т. 13, с. 196]. Приобщение к красоте даёт ему возможность почувствовать, что «выражение» этой красоты в музыкальном творчестве певицы позволило ей преодолеть временные рамки. «В это мгновение ты стала... вне всего преходящего, временного» [1, т. 13, с. 196]. Отчетливо выражена в стихотворении и антитеза между «беспрерывными стремлениями индивидуума» в обыденной жизни и им же как «вечным субъектом познания», «приобщающимся» «к чистому созерцанию» при «эстетическом наслаждении красотой» [3, т. 1, с. 405]. «В это мгновение ты бессмертна. Оно пройдет - и ты снова щепотка пепла, женщина, дитя... Но что тебе за дело!» [1, т. 13, с. 196]. Причём, «бессмертие» отождествляется автором именно с «вечностью» [1, т. 13, с. 196]. Как видим, не противоречит шопенгауэровским положениям о прозрении в principium individuationis при эстетическом наслаждении и мысль о том, что приобщение к этой «вечности» возможно «на миг». «В это мгновение ты бессмертна... В это мгновение - ты стала выше... Это твоё мгновение не кончится никогда» [1, т. 13, с. 196]. По Шопенгауэру, искусство, истинное и глубокое познание сущности мира, не становится адекватной формой выражения воли; оно позволяет укротить волю «на миг» [3, т.1, с. 405], но не «забывать себя» постоянно.

Однако с другой стороны, семантическая противоположность составляющих целостного образа («мгновение не кончится никогда») имеет иную природу по сравнению с шопенгауэровскими антиномиями. Во-первых, у Тургенева «эстетическое наслаждение» не означает отрицания «воли к жизни», напротив, оно помогает понять сокровенный её смысл: «Вот она - открытая тайна; тайна поэзии, жизни, любви!» [1, т. 13, с. 196]. Во-вторых, и это самое главное, - эстетическое наслаждение у Тургенева не связано с «самоотрицанием». Писатель особо подчеркивает роль личностного начала в процессе постижения «тайны жизни» и «вечности»: «В это мгновение ты бессмертна... Это твоё мгновение не кончится никогда. Стой! И дай мне быть участником твоего бессмертия, урони в душу мою отблеск твоей вечности!» [1, т. 13, с. 196]. Эта идея, как видим, является доминантной, а смысл всего стихотворения выходит далеко за рамки содержания реминисценций. Вместе с тем они помогают созданию того содержательного контраста («миг» - «вечность»), который характерен для образа переживания этой миниатюры.

Анализ шопенгауэровских реминисценций показывает, что решение проблемы личного и общего, содержащееся в философских работах немецкого мыслителя, вызывает отрицательную реакцию писателя, а также выявляет его самобытность и идейно-творческую самостоятельность при освящении сходных проблем. Этот анализ позволяет понять позицию художника-гуманиста, полемизирующего с шопенгауэровской концепцией «самоотрицания», «отречения от своего я».

Шопенгауэр приносил личное в жертву общему, так как для него «индивидуальность» - «это своего рода ошибка, недосмотр, нечто такое, чему лучше не быть” [3, т. 2, с. 507]. Иной взгляд у Тургенева. Это подтверждается структурной ролью реминисценций и эстетически опредмеченной стратегией в определениях их функциональности. Данные прототекста являются в композиции стихотворений лишь идейными антитезами, необходимыми для выражения и утверждения авторских мыслей и положений, а потому пересматриваются или нейтрализуются.

Антисоциальное понимание человека и его экзистенции утверждалось Шопенгауэром сознательно и принципиально. Оно было неприемлемым для Тургенева. Во взгляде на мир и человеческую личность содержится главное расхождение писателя и философа. Шопенгауэр считал, что в осмыслении мира нужно исходить из сущности человека [3, т. 2, с. 502], поэтому пессимистический взгляд на отдельного индивида определял его в конечном счёте пессимистическое отношение к жизни вообще. Такая субъективно-идеалистическая направленность эклектической по своей сути концепции философа была чужда Тургеневу. Шопенгауэр считал, что необходимо устранить даже сам повод к какой-либо деятельности, так как интересы личности никогда не совпадают с интересами воли. Не случайно он противопоставил аскетизм стремлениям к деятельному изменению жизненной данности. В этом заключается одно из главных различий в понимании сущности человека Тургенева и Шопенгауэра.

Итак, исследование связей художественных идей Тургенева с метафизическими концепциями Шопенгауэра интересны прежде всего как указание на тургеневский путь осмысления онтологии человеческой жизни и философской проблематики, которая была актуальной для отечественной культуры XIX века. Анализ этих связей между русским писателем и немецким мыслителем важен не столько для выяснения степени воздействия Шопенгауэра на решение тургеневских проблем, сколько для конкретизации эволюции взглядов Тургенева и освещения проблем его онтопоэтики. Тургенев-художник, убеждённый защитник идей развития, прогресса и активности личности (как формы самосохранения человека перед лицом природы и истории), закономерно выступал против дегуманизации философского сознания и асоциальных теорий человека.

Библиографический список

1. Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем: в 28 т.: Сочинения: в 15 т. − М.; Л.: Наука, 1960−1968.

2. Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем: в 28 т.: Письма: в 13 т. − М.; Л.: Наука, 1960−1968.

3. Шопенгауэр А. Полное собрание сочинений: в 4 т. − М., 1900 − 1910.

4. Brang P. I. S. Turgenev: sei n Leben und sei n Werk. − Wiesbaden, 1977.

5. Быховский Б. Э. Шопенгауэр. − М.: Мысль, 1975.

6. Cranjard H. Ivan Tourgeniev et les courants politiques et sociaux de son temps. − Paris, 1954.

7. Slonim M. From Chekhov to the Revolution. − New-York, 1962.

8. Strada V. Tradizion e revoluzione nella letteratura russa. − Torino: Ei naudi, 1969.

9. Walicki A. O «schopenhaueryzmie» Turgieniewa // Osobowosc a historia. − Warszawa, 1958. - S. 278−353.