Джолдасбекова Б.У. д.ф.н., профессор КазНУ им. аль-Фараби

г. Алматы

ТЕНДЕНЦИИ РАЗВИТИИ ОРНАМЕНТАЛЬНОЙ ПРОЗЫ В ТВОРЧЕСТВЕ РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ КАЗАХСТАНА

Рождение орнаментальной прозы в русской литературе начала XX века обычно связывают с именами Андрея Белого и Алексея Ремизова, однако само по себе это явление значительно шире того, что можно найти в творчестве этих писателей.

Орнаментальная проза была популярна у начинающих писателей. Они использовали все, что было, с их точки зрения, необычным, отличным от старой классической традиции: не только ритмизацию прозаических отрывков, но и сказовую интонацию, цветистость фразы, парадоксальность, эксцентричность сравнений, «перенасыщенность» текста метафорами и т. д. Особенно перенасыщены нововведениями «Конармия» И. Бабеля, «Лиомпа» и «Зависть» Ю. Олеши и «Кик» М. Шагинян, новеллы Н. Тихонова, А. Платонова. Из казахстанских писателей того времени к такой прозе тяготели Антон Сорокин, Всеволод Иванов и Иван Шухов.

Революция вызвала к жизни резкий взлет романтического начала в литературе. Патетика и пафос — характерные черты поэзии, драматургии и прозы тех лет. Украшенная проза представляет собой некие «стихотворения в прозе», имеющие прочную традицию в русской литературе (вспомним «Стихотворения в прозе» И. Тургенева). Прозаики 20—30-х годов XX века стремились найти дополнительные возможности художественных средств в эпосе для того, чтобы отобразить новую действительность. Сторонники этого стиля считали, что в эпоху революционных преобразований жизнь развивается в стремительном темпе, поэтому проза должна быть сжатой, энергичной, динамичной. Чаще всего, как говорил впоследствии Александр Фадеев, это достигалось лишь «уплотнением» предложения, укорачиванием его до двух-пяти слов, что придавало речи искусственность: «...читатели спотыкались на точках; свободно текущей речи не получалось при таком неестественном построении»¹.

Орнаментальная, украшенная проза - это резкое повышение удельного веса субъективного в новелле, повести, романе. Например, в «Конармии» Исаака Бабеля в большинстве новелл присутствует Лютов — лирический герой. Но и когда он отсутствует, резко ощущаешь образ повествователя, его несколько навязчивую, «выпирающую» индивидуальность.

Советский роман 20—30-х годов много экспериментировал с орнаментальной прозой. От ритмической прозы писатели отказались довольно быстро. Не привился роман-сказ. Но многое от украшенной прозы продолжало существовать уже в формах совершенно иного романа. Например, в «Гидроцентрали» Мариэтты Шагинян неожиданно гротесковое описание прохожих в Ереване создано при помощи орнаментальной прозы: «Штаны их свисали сзади, как хвосты кенгуру. Армянка шла, неся хворостину — как можно нести корону — и подол длинной юбки, приподнятый спереди животом, величественно подметал первую пыль, вулканическую пыль, эпидерму лица, древнее которого нет в географии»² . Но писательница не смогла в таком тоне вести все повествование, потому что роман о социалистической стройке требовал придерживаться других правил, и поэтому орнаментальный стиль сочетался с деловым докладом главного инженера, сухими справками о результатах и многим другим, нарушавшим узор орнамента.

В другом экспериментальном романе «Время, вперед!» Валентин Катаев также широко пользуется всеми возможностями орнаментального стиля: «Аэроплан проносится над степью, как примус»; или: «Все тронулось с места, все пошло. Шли деревья. Роща переходила вброд разлившуюся реку. Был май. Одно дерево отстало. Оно остановилось и уперлось в голову вслед мигающему поезду, цветущее и кудрявое, как новобранец» и т. д. Эти необычные сравнения живут как бы самостоятельной жизнью (самолет — примус, дерево — новобранец и т. п.), фразы — короткие, ударные — служат задаче передать азарт темпов и являются деятельной попыткой автора включить орнаментальную прозу в роман о социалистическом соревновании.

Русские писатели Казахстана, в первую очередь Иван Шухов, как и многие начинающие писатели, испытал влияние новых стилевых течений того времени, в частности, орнаментальной прозы. Этот стиль характерен уже для первого литературного дебюта Шухова — рассказа «За Альховкой», напечатанного в 1925 году в «Журнале крестьянской молодежи»:

Первое организационное собрание комсомольской ячейки в Альховке.

Шумно.

Производилась запись. Стихийно вырос эр-ка-эс-эм.

Первый спектакль. Море смеху. Самодельную пьесу ставили.

А вот Настя. Низкорослая, крепкая, грудь дугой...

Такая тихая, застенчивая, молчаливая девушка. Уговаривал по длинным осенним ночам ненастным, в комсомол уговаривал.

Не соглашалась. Отец на дороге.

Сломил.

Переделал за полгода - иная: глаза по-комсомольски горят, смех плещется комсомольский. Аховая девушка³.

Молодой Шухов отдает дань ритмической прозе, иногда в ущерб поэтике произведения. От этого предостерегал его и других начинающих молодых писателей Максим Горький: «Короткая, рваная фраза всегда мало изобразительна и поэтому всегда излишне удлиняет повествование. Именно поэтому, что она короткая, она требует добавлений и дополнений, а отсюда — длинноты, пустословие, сухость»⁴. Действительно, на примере вышеприведенного отрывка видно, что эти короткие, часто безглагольные предложения придают повествованию статичность, лишают его внутреннего движения. С другой стороны, краткость описания мешает созданию полнокровного художественного образа. А стремление в духе революцион-

ного времени к ритмизации текста также приводило Шухова к нежелательному результату. Вместо естественного плавного описания и повествования появился вычурный, нарочитый, лишенный свободного движения, орнаментальный стиль.

Но молодой писатель смог в последующем творчестве преодолеть негативные моменты своей учебы у «формалистов» 20-х годов, сохранив в своих романах любовь к ритмической фразе как особому экспрессивно-выразительному средству.

Процесс рождения новых тем и героев был далеко не безболезненным для старых и начинающих в 20-е годы писателей и поэтов. Многие критики отмечали, что в эти годы «личность как главное лицо сюжета как бы исчезла». Литература переставала быть «художественной антропологией». Осип Мандельштам в статье «Конец романа», написанной в 1922 году, с горечью констатировал: «Дальнейшая судьба романа будет не чем иным, как распылением биографии как формы личного существования, даже больше, чем распыление, катастрофической гибели биографии... Ныне европейцы выброшены из своих биографий, как шары из бильярдных луз... Человек без биографии не может быть стержнем романа, и роман... немыслим без интереса к отдельной человеческой судьбе — фабуле и всему, что ей сопутствует»³. Поэт и исследователь литературного процесса верно отметил характерную черту литературы: личность уступила место массе, но оказалось, что художественные средства изображения массы как главного героя и действующего лица еще не были разработаны. Поэтому многие писатели искренне полагали, что изображаемая ими массовая психология должна прежде всего соотноситься с революционной идеей, и отказывались от прежних приемов раскрытия образов, в первую очередь от бытописательства и других старых традиций классической реалистической литературы. А это естественным образом сказывалось на художественных достоинствах произведения.

Иначе использовал особенности новой прозы Всеволод Иванов. В своем первом романе «Голубые пески», увидавшем свет в 1923 году, писатель ищет новые принципы и приемы художественной типизации. Несмотря на то, что основная тема — события белогвардейского мятежа в Сибири, главными в сюжете оказываются не события, а герои, масса. Другое новшество коснулось композиции романа: писатель плодотворно использует замкнутую композицию, традиционную в классической литературе. Всеволод Иванов, в силу своего характера и постоянного поиска творческой манеры, не был только бытописателем. Поэтому его привлекают не обыденные явления действительности, а исключительные личности и необычные, яркие события, исключительные, парадоксальные ситуации, случавшиеся в это необычное время—в период гражданской войны, охватившей не только центр, где зародилось революционное движение, но и национальные окраины.

Главный герой романа — комиссар чрезвычайного отряда Василий Запус, легендарная личность, новый и «особенный» герой новой литературы о гражданской войне. В литературе 20-х годов традиция изображения такого типа героя в лице Андрея Кожуха из «Железного потока» А. Серафимовича, Ле-винсона из романа А. Фадеева «Разгром» будет выработана после появления романа Всеволода Иванова. Его герой — романтик горь-ковского типа, одержим идеей создания нового мира. Несмотря на солидный пост и звание комиссара, Василий Запус — жизнерадостная личность, любящий жизнь молодой человек, он счастлив от ощущения полноты бытия, любим женщинами, естественен в проявлении чувств, но умеет быть беспощадным к врагам и сострадать друзьям. Его поведение в первую очередь определяется служением революции, отсюда целеустремленность и твердость в принятии решений, порой жестоких, но, с его точки зрения, необходимых и исторически оправданных. А кажущиеся нам слабыми черты характера все же нельзя объяснять раздвоением личности. Он не рефлексирует, не мечется в поисках истины, его ошибки можно объяснить молодостью и политической неопытностью. Поэтому логичнее утверждать, что комиссар чрезвычайного отряда — скорее не исключительный и особенный герой эпохи, а типичная личность, появившаяся в это необыкновенное время социальных потрясений. И использование Всеволодом Ивановым элементов орнаментальной, украшенной прозы оправдано: оно передает ритм движущейся к новому и необычному жизни.

ЛИТЕРАТУРА

1. Фадеев А. За тридцать лет: сборник статей. М., Советский писатель, 1957, 310 с.

2. Шагинян М. Гидроцентраль. М., Круг, 1931.

3. Шухов И. П. За Альховкой. И. П. Шухов. Собр. соч. в пяти томах, т. 3, Алма-Ата, Жазушы. 1982, с. 155.

4. Горький и советские писатели. Неизданная переписка. Литературное наследство, т. 70, М, Изд-во АН СССР, 1963, с. 222.

5. Мандельштам О. Е. Конец романа. Осип Мандельштам. Собр. сочинений в 4 томах, т. 2, М, Художественная литература, 1995, с. 274.