Филологические науки/8. Родной язык и литература

Д. филолог. н. Хугаев И.С.

Владикавказский научный центр РАН и РСО-А, Россия

Очерк генерала М.Г. Баева «Тагаурское общество и экспедиция генерал-майора кн. Абхазова в 1830 году»

в контексте становления осетинской русскоязычной литературы

В период реформ 60-х годов XIX века развитие осетинской русскоязычной литературы (далее – ОРЯЛ) входит в фазу жесткой социально-политической и экономической координации; одновременно до известной степени расширяется совокупность литературных фактов и тенденций. Необходимо заметить, что, в виду развития кавказской периодической печати, это уже литературный процесс, ибо здесь налицо формирование имманентной литературно-творческой традиции. Это обусловливает внимание к социально-политическому контексту: слишком характерны и значительны обстоятельства общественной жизни, политики и экономики в Российском государстве (1). Именно этот контекст дал ОРЯЛ мощный импульс к развитию и специфические свойства в смысле жанрового содержания, тематики и проблематики.

В русскоязычной осетинской литературе 60-80-х годов XIX века закономерно набирает силу и доминирует этнография (статьи и очерки И. Тхостова, Ф. Натиева, А. Гассиева, братьев Шанаевых, Б.Т. Гатиева, К. Токаева, Арчекова, Касабиева, А. Г. Ардасенова, Ф. Наниева, И. Мамитова, С. К. Кокиева, А. Кайтмазова, С. А. Туккаева, Н. С. Мамсурова); но вместе с тем наблюдается определенная дифференциация этнографического очерка по ряду самостоятельных направлений, в которых выражается эволюция жанрово-тематического спектра ОРЯЛ. Заметным явлением становятся историко-этнографические очерки, которые должны рассматриваться как начальные формы художественно-исторического эпоса.

Первый опыт подобного рода предпринят Михаилом Георгиевичем Баевым, генерал-майором русской армии (2). В 1869 году в газете «Терские ведомости» (№№ 6, 8, 10) была опубликована его работа «Тагаурское общество и экспедиция генерал-майора кн. Абхазова в 1830 году».

Очерк Баева имеет усложненную, в сравнении с этнографическими статьями того времени, композицию, в которой прослеживаются три части (соответственно с хронологией публикаций). Первая часть содержит сведения об осетинских обществах, дается специальная, но достаточно лаконичная справка о Тагаурском обществе по вопросам сословий, генезиса, истории и нравов «до прихода русских» (здесь использован и материал народных преданий); во второй общо воспроизводятся «дерзости» тагаурцев, спровоцировавшее карательную экспедицию русских войск; третья рассказывает непосредственно о походе Абхазова, военной операции и ее результатах (3).

В такой композиции легко усматривается, в виду исторической темы, почти романная эпическая схема: экспозиция – развитие – кульминация (эпилог). И тема, и материал, и даже пафос (тенденция) очерка позволяют говорить о нем как о своего рода конспекте романной формы. В очерке налицо ряд реальных топонимов и реальных лиц истории (местной и общероссийской): Девлет-Мурза Дударов, генерал Дельпоццо, Инал Дударов, генерал-фельдмаршал граф Паскевич Эриванский, генерал-майор Скворцов (комендант Владикавказской крепости), генерал-майор князь Абхазов, подполковник Плотников, Джанхот Шанаев (и его девять сыновей), Кургоко Карсанов, Хамирза Тулатов и др. Разумеется, тут не может быть еще речи о каких-либо художественных задачах как таковых: строго соблюдается документальная канва событий, и герои Баева – еще далеко не образы. Но следует заметить, с каким вниманием и стилистической аккуратностью выполнены некоторые вводные фрагменты, характеризующие патриархальные осетинские нравы. Замечателен, например, следующий отрывок, в котором несомненна доля национального, колоритного юмора: «Самыми опытными посредниками-примирителями и третейскими судьями считались в Осетии старики Нарского общества, к которым, как видно из народных сказаний, не раз обращались в крайних случаях. (...) в народной памяти остался совет нарца, призванного в качестве медиатора по кровному делу. Выслушав рассказ призвавшего тагаурца о том, что противник его человек сильный, не поддается никаким предложениям, несмотря на то, что с его стороны сделано все возможное к примирению, нарец отвечал, что для такого пустого дела такого седовласого старика, как он, и беспокоить-то не следовало, ибо оно давно бы могло быть покончено, если бы он, призвавший, встав рано утром и зарядив винтовку двумя пулями, пошел и обе пули вложил противнику прямо в грудь, потому что человек, требующий невозможного, может быть успокоен только таким способом и только со смертью его явится возможность прибегнуть к народным обычаям. «Разве ты не видишь, – продолжал нарец убеждать своего клиента, – что противник вынудил тебя с целью ввести тебя в лишние расходы, чтобы тем еще более ослабить тебя? Ты, чтобы привлечь меня на свою сторону, должен мне подарить черкеску, бурку, справить бешмет и снабдить меня еще кое-чем. Словом, тебя хотят разорить, потому ступай и делай то, что я тебе советую». [6: 200].

В описании «батальных» событий также присутствует элемент иронии и некой снисходительности к соплеменным осетинским «разбойникам», кроме того, и определенные этнопсихологические штрихи: «...Между тем жители деревни Кобан (...), узнав о нападении из Саниба на Козловский полк 26 июля, собрались утром 27 числа на перевале Дзуар-афцаг (...), чтобы не отстать от других и вырвать свою долю, как выражаются старики, участвовавшие в делах против отряда князя Абхазова, и, сделав нападение на обоз, прикрытый только двумя ротами, отбили несколько пар быков и лошадей и успокоились» [6: 207].

Характерной особенностью очерка является историческая и нравственная позиция автора, который повествует о соплеменниках как гражданин своего большого, нового Отечества: он пишет «...для прочного водворения нашей власти в осетинских обществах», или: «где мы не намерены упрочить свою власть» и т.д. Это – серьезная и знаковая тенденция, и дело здесь не только в военном звании автора: аналогичную грамматику и этику мы встретим у Коста Хетагурова.

Подчеркивает эту безусловно просветительскую позицию финал очерка, эпический и по интонации, и по мысли: «Время князя Абхазова для осетин служит эрою. (...) Мне приходилось часто слышать такого рода рассуждения от почетных стариков, что они до 30 года Бога не боялись и все время проводили в убийствах и грабежах, а Абхазий разом все прекратил. (...) Таким образом в 1830 году (...) осетины Северного Кавказа почти все приведены к окончательной покорности и с этого времени стали верными подданными России и, участвуя во всех делах против непокорных горцев, защищая отведенные им на плоскости земли, всегда служили примером для других окружающих их племен в том, как следует служить тому правительству, которому они обязаны своим благосостоянием...» [6: 210].

Очерк М.Г. Баева создал жанровый прецедент, который формально подготовил почву для развития в ОРЯЛ историко-этнографического и военно-исторического повествовательного модусов. Сюда относятся сравнительно объемные «Мемуары» генерала М.А. Кундухова (70-е гг. XIX в.), очерк И.Д. Канукова «Горцы-переселенцы» (1873) (4), очерк Г.М. Цаголова «Эпизод из времени бунта в Осетии 1806 года» (1887) и др.

Замирение Кавказа – это победа и утверждение русского языка и европейской культуры на новых территориях. Осетия стала южным заливом русского Просвещения; русский язык стал для Осетии единственно возможным окном в Европу. С точки зрения филологии ближайшие следствия земельной 1865 и крестьянской 1867 года реформ (собственно реформы 1861 года: запаздывание весьма характеризует коммуникации, хотя проведению реформы на Кавказе мешала прежде всего война) оптимистичны. При всем их драматизме и, по Н.А. Некрасову, сомнительности («народ освобожден, но счастлив ли народ?»), – даже издержки эпохальных сдвигов всегда, как показывает история, компенсируются литературным успехом.

Примечания:

1. Этическое содержание реформы 1861 года сводится к окончательной ликвидации рабства на российской земле; экономическое содержание – к победе буржуазии и капиталистического способа производства; при этом мы считаем важным подчеркнуть, что данная двуединая задача была решена не в последнюю очередь благодаря русской литературе от Кантемира до Островского. Заслуги русской этической и философской мысли, русской классической литературы – как и русского оружия, конечно – очевидны и в другом эпохальном событии европейской истории XIX века – в завершении Кавказской войны. В 1859 году пал Шамиль, в 1864 – его последний (черкесский) наиб. Большая Кавказская война, которая длилась полвека, не просто хронологически параллельна русскому просветительскому освоению Кавказа, но является одной из ее внешних – и, соответственно, преходящих – форм. Война – особый режим культурно-исторического взаимодействия; если верно, что война есть продолжение политики, так же верно и то, что она «продолжает» культуру. Момент «замирения» Кавказа как раз обозначает границу между разными историческими качествами русско-кавказского единства; Северный Кавказ становится Российской провинцией (как само это теплое слово становится морально возможным с наступлением мира). Что Кавказ изменился за эти военные полстолетия, видно из разности судеб первого и последнего кавказских имамов: Гази-Магомед гибнет, как шахид – Шамиль сдается на милость русского оружия. Уже в последнем факте – в самом движении и жесте – видится поступок просвещенного человека.

2. Формирование военной интеллигенции – знаковая перемена в социальной структуре Осетии в эпоху ее национального «возрождения»; ее «деятельная благотворность» и «духовное влияние» [1: 4] на народ были огромны. Б. Скитский писал, что «одним» из путей сближения осетинского народа с русской культурой была военная служба; (...) обучение в военных училищах, служба в рядах русских войск содействовала усвоению осетинами военных традиций русской армии и укреплению тех боевых традиций, которые вынес народ из своего исторического прошлого» [2: 59]. Военная служба считалась у осетин наиболее престижным социальным положением; многие десятки осетин достигли в свое время высоких чинов и званий. Но культурно-историческое и филологическое значение этого процесса гораздо шире. «Можно смело утверждать, что эта незначительная часть осетинской родовитой верхушки, в совершенстве овладев русским языком, была полностью двуязычной (курсив наш – И.Х.) Представители осетинской военной интеллигенции, получившие образование в солидных военных учебных заведениях, в совершенстве владели как родным, так и русским литературным языком» [3: 101].

3. Типологическое отличие осетинской национальной «кармы» Нового времени в том, что осетины не принимали участия в военных действиях против России на стороне кавказских имамов. В значительной мере это следствие указанной выше специфики религиозного фактора в Осетии, гарантировавшей иммунитет от влияний исламского фундаментализма и мюридизма; здесь, в сущности, никогда не имели значительного успеха ни английские или турецкие эмиссары, ни агенты самого Шамиля. Тем более следует подчеркнуть, что и в Осетии русское просвещение не обошлось одной проповедью Евангелия и самоваром, которые рекомендовал просвещению А.С. Пушкин [4: 376]. Военные столкновения России и Осетии имели место, но не по поводу земли как жизненного пространства, а в связи с землей как категорией экономических отношений. Во всех имевших место быть вооруженных конфликтах между царской Россией и Осетией есть самодовлеющий – в пределах политической этики – аспект, который позволяет говорить о них (разумеется, на фоне и в сравнении с общей картиной на Северном Кавказе) как о своего рода внутренних, гражданских войнах. В самом деле, и восстания 1781, 1806 и 1812 годов, и мятежи 1829-1830-х годов, вызвавших карательные экспедиции генералов Ренненкампфа в Южной Осетии и Абхазова в Северной Осетии (мы берем только наиболее яркие исторические прецеденты) были, в ближайшем рассмотрении, результатом издержек социально-экономической политики царского правительства и, соответственно, в требованиях осетинских «повстанцев» во все времена превалировали социально-экономические требования. Именно этим объясняется «отсутствие в идеологии освободительного движения осетинского народа политических установок, призывающих к отторжению Осетии от России. Таких установок не возникало даже в периоды, когда колониальный режим российского самодержавия принимал особо жестокие формы» [5: 333]. Основной вопрос осетинской политики был решен в 1774 году; единожды присягнув русскому государю, Осетия тем самым раз и навсегда присягнула на верность идеалам и ценностям европейского Просвещения. Указанные здесь восстания жестоко подавлялись, но их причины впредь решались правительством именно как социально-административные задачи; начиная же со второй половины XIX века осетины регулярно воюют под русскими знаменами.

4. Реформа 60-х годов спровоцировала первый и единственный в XIX веке внутриосетинский идеологический конфликт, расколов едва народившуюся осетинскую интеллигенцию и военную аристократию на «две партии: одна из них во главе с генералом Муссой Кундуховым ставила вопрос о переселении в Турцию. Другая, возглавляемая Крымсолтаном Дударовым и братьями Гацыром и Гуцыром Шанаевыми, напротив, продолжала верить в «дарования» царя и удерживала людей, готовых покинуть родину». Тем не менее, «в 60-х годах XIX века более 6 тысяч осетин (мусульманского вероисповедания – И.Х.), поддавшихся агитации М.А. Кундухова и его сторонников, отдельными партиями навсегда покинули Осетию и переселились в Турцию». Интересно, что осетинская историография трактует данные события как самый драматический итог «реформаторской» деятельности Российского правительства в Осетии», в свете которого земельная и крестьянская реформы предстают мерами, направленными скорее «на депортацию части народа, чем на социальные преобразования цивилизованного государства» [5: 316-317]. Как бы то ни было, очевидно, что регулярная русскоязычная осетинская литература практически начинается с реакции на эту реформу, и первые ее свидетельства относятся именно к этому историческому моменту: «С пленением Шамиля (...) между горским населением появилось какое-то беспокойное настроение... Еще более встревожились, когда между ними пронесся слух, что правительство собирается отбирать земли, «освобождать рабов» и «лишить владельцев даровых рабочих рук» [7: 196363-64]. Эти строки будут написаны в 1873 году (1-я редакция), но по непосредственным впечатлениям автора: Инал Кануков (основоположник ОРЯЛ) как писатель и гражданин формировался в эпицентре этих событий.

Литература:

1. Дзагурова Г.Т. Под Российскими знаменами. – Владикавказ: Ир, 1992.

2. Скитский Б.В. Очерки по истории осетинского народа с древнейших времен до 1867 г. // Известия СОНИИ. Т. IX. 1947.

3. Галазов А. Х., Исаев М. И. Народы-братья, языки-братья: русско-осетинские лингво-культурные контакты. – Орджоникидзе: Ир, 1987.

4. Пушкин А. С. Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года // Пушкин А. С. Сочинения: в 3-х т. – М.: Художественная литература, 1987. Т. 3.

5. Блиев М. М., Бзаров Р. С. История Осетии с древнейших времен до конца XIX века. – Владикавказ: Ир, 2000.

6. Баев М. Г. Тагаурское общество и экспедиция генерал-майора кн. Абхазова в 1830 году // Периодическая печать Кавказа об Осетии и осетинах: в 6-и т. / Сост. Л. А. Чибиров. – Цхинвал: Иристон; Владикавказ: Ир, 1981-2006. Т. 4.

7. Кануков И. Д. Горцы-переселенцы // Кануков И.Д. Сочинения. – Орджоникидзе, 1963.