Философия / Социальная философия

Кленина Е. А.*, Песков А. Е.**

*к. филос. н., доцент, ФГБОУ ВПО «Волгоградский государственный технический университет»,

**к. полит. н., доцент, ФГБОУ ВПО «Волгоградский государственный архитектурно-строительный университет».

ВЕРБАЛИЗАЦИЯ СМЕРТИ В СОЦИАЛЬНОМ ПРОСТРАНСТВЕ

Осознание и субъективное отношение к смерти возможно лишь на основе восприятия опыта смерти Другого. Осознание смерти Другого подразумевает определенное отношение к данному факту со стороны человеческого сообщества. В результате формируется социальный модус смерти, который необходимо включает рассмотрение смерти как события социальной жизни и фиксирует определенные способы восприятия и отношения к этому событию.

Язык служит для этой исходной величины средством общения. Слово становится носителем бытия смерти: посредством слова, которое, собственно, уже и есть присутствие, происходит объективация смерти. Поэтому смерть являет себя не только событием, но и сообщением.

Но язык, конечно же, смерть имитирует, не реализует в действительности, так как в языке человек не может умереть, то есть реально уничтожить бытие, следовательно, утратить смерть. Язык есть способ поддержания смерти, есть жизнь смерти, посредством языка смерть внедряется в социальное пространство.

Культура выработала и растиражировала неограниченную содержательную интерпретацию смерти. Однако же возникает вопрос: как говорить о смерти? Ведь «никто не знает, что такое смерть […] и не самое ли позорное невежество - воображать, будто знаешь то, чего не знаешь?» [1 (1), с. 97-98].

И здесь, как нам представляется, форма более значима, чем содержание, поскольку слово всегда полисемично, многозначно, а потому условно. Отсюда - язык есть особого рода онтологическая реальность – так называемая «превращенная форма». И в этом случае любая дефиниция смерти может быть оправдана контекстом. Смерть, сообразно с этим, – ряд ассоциаций, лишенный прямого и непосредственного значения. Скажем ли мы о смерти, что это конец, разрушение, хаос или, что это основа, структура, правда и закон, все оказывается справедливым и адекватным в зависимости от определенного смыслового контекста. Это «языковая игра», где «смерть» всегда метафора.

Интересным представляется закрепление за смертью местоимения «она» в русской фольклорной традиции: смерть – «беззубая старуха», «старуха в белом саване с косой», «Баба-Яга» и т. д. Смерть персонифицируется, связывается с женщиной (здесь, видимо, непосредственно прослеживается связь со славянской мифологией, где смерть воплощалась в образах Мары, Марены, моры, кикиморы).

«Язык маскировки» приводит к тому, что «смерть» замещается языковыми идиомами, эвфемизмами. Они, естественно, не являются адекватными, они лишь заместители (например, «смерть» – сон, забвение, уход, бесконечная разлука и т. д.).

Или можно привести в качестве примеров следующие, наиболее распространенные, выражения - идиомы: «отправиться к праотцам», «испустить дух», «отдать концы», «почить вечным сном», «отбросить копыта» и др.

Идиоматические речевые формы, эвфемизмы, метафоры, на наш взгляд, помогают социуму идентифицировать особые позиции по отношению к кому-то или чему-то, в частности по отношению к смерти. Иначе говоря, социальные аспекты языка связаны с тем, что используются слова не только для обозначения вещей, предметов, событий, но для самовыражения: слова не просто фиксируют события, но и выявляют отношение говорящего к этим событиям.

Языковое табу смерти естественно коренится в самой природе языка, поскольку смерть есть нечто такое, что лежит за пределами чувственного прижизненного опыта. В связи с чем оформление языковых способов выражения основных терминов, связанных со смертью, объяснимы многочисленными перекодировками, эвфемизмами. Кроме того, известна гипотеза, что язык, будучи семиотической системой, возник как попытка преодоления смерти удвоением мира.

Языковой знак, будучи по природе своей условным по отношению к тому, что он обозначает, обусловлен, тем не менее, процессом восприятия и познания действительности. Язык, говорящий о смерти, говорит о ней как о чем-то, что наряду с другими вещами пребывает в пространстве и времени. «Между событиями-эффектами и языком - самой возможностью языка - имеется существенная связь. Именно события выражаются или могут быть выражены, высказываются или могут быть высказаны - по крайней мере, в возможных предложениях. События-эффекты не существуют вне выражающих их предложений» [2, с. 29, 44]. Смерть, витализируясь в глубине языка, наделяется понятийным статусом.

Язык также показывает, что смерть не может стать событием для тех, кто находится в этом событии. Известно, что такая форма достоверного высказывания, как, например, «я мертв», - невозможна, как, впрочем, и другое – «ты мертв». Другими словами, теперь тот, кто мертв - уже не «ты», а лишь «он» - тот, кто умер, или «оно» - мертвое тело, или «они» - все те, кто умерли.

Язык, в результате, запрещает использовать предикат смертности на уровне глубинного общения «Я – Ты». В языке именно форма третьего лица выражает вербальную сущность смерти.

На глубокую связь между понятием инстинкта смерти и проблемами языка обращает внимание Ж. Лакан. Он считает, что инстинкт смерти выражает, прежде всего, предельную возможность исторической функции субъекта, а не индивидуальный срок жизни. Реальность исторического прошлого фиксируется посредством языка. Тем самым в языке реализуется механизм повторения и освоения истории. При этом, формирующийся языковым образом историко-символический континуум являет себя поддержкой символов смерти. «Первый символ, в котором мы узнаём человечество по его останкам, это гробница, и в любых отношениях, связывающих человека с жизнью его истории, дает о себе знать посредничество смерти» [3, с. 89].

Смерть выступает не только символическим посредником исторических самоидентификаций субъекта в языке, но и тем, что априорно порождает эти процессы: «Поиски того, что существовало в субъекте до сериальных комбинаций речи, что предшествовало рождению символов, приводит нас, наконец, к смерти, откуда существование его черпает всё своё смысловое содержание» [3, с. 90].

Значит, если осознание смерти - важнейший фактор обретения смысла, то язык - средство обнаружения смерти, ее значительности и значимости, еще одна форма ее витальности. Вербализация и интерпретация смерти, таким образом, выявляет экзистенциальные характеристики смерти и представления о ней.

Список литературы:

1. Платон. Сочинения: В 3-х т.: Пер. с древнегреч. / Под общ. ред А. Ф. Лосева. - М.: Мысль, 1968 - 1972.

2. Делёз Ж. Логика смысла: Сб. / Пер. Я. И. Свирского. - Екатеринбург: Деловая книга, 1998. – 472 с.

3. Лакан Ж. Функция и поле речи и языка в психоанализе / Пер. с фр. - М.: Изд-во «Гнозис», 1995. – 192 с.