Филологические науки/8. Родной язык и литература
Дмитриенко И.К.
соискатель
Институт международного права и
экономики им. Грибоедова, России
Русская
постмодернистская проза в контексте литературной традиции романтизма
Вопрос об отношении постмодернистских писателей к
литературным традициям относится к числу наиболее сложных. Обращение к нему в
филологии носит фрагментарный характер, вследствие чего целостный культурный и
семантический пласт распадается на отдельные элементы. Литературная традиция
понимается либо на уровне интертекста, либо как случайное совпадение,
вследствие чего упускается системный аспект заимствования.
Между тем, авторы-постмодернисты нередко обращаются к
мотивам и приемам, выработанным в предшествующие эпохи. Это отвечает
постмодернистской установке на интертекстуальность
(диалогичность, цитатность). В ряде
случаев такие заимствования обусловлены тем, что классические авторы
обнаруживают близость постмодернистским идеям. Эта близость или генетическая связь означает полное или
частичное совпадение принципов создания художественной реальности. Их совокупность
восходит к типу сознания, задающему
параметры художественного мироощущения автора. Таким образом определяется сущность понятия традиция и ее отличие от стилизации.
На каком типе сознания зиждется постмодернизм? Само название
этого направления противопоставляет его модерну – Новому времени и его
логоцентристской мысли, краеугольным камнем которой был культ разума. Поэтому
особый интерес вызывают те периоды в истории Нового времени, в которых уже были
зафиксированы бунтарские настроения в отношении разума. Наиболее ярким в числе
подобных явлений является движение
романтизма, где произошел решительный отказ от просветительского рацио в
пользу творческой интуиции.
Немецкий романтизм взят в моей статье в качестве объекта
исследования, поскольку этот национальный тип стоял у истоков движения в целом,
и среди исследователей считается наиболее совершенным.
Философия романтизма, зарождавшаяся на рубеже XVIII – XIX
вв., была отмечена противоречиями, открытыми в результате социальных
катаклизмов в странах Европы. Разочарование во французской революции вызвало
переориентацию общественного интереса на внутренний мир человека, реабилитацию
сферы духовного. Начался поиск трансцендентных, экзистенциальных и культурных
оснований бытия. Внешние процессы начинают трактоваться романтиками, как
результат объективаций феноменов мифопоэтического
сознания.
Миф понимается романтиками как
«первичный» «эталонный» тип знания. В нем процессы осознания, познания и самопознания
слиты в неразрывное целое, в «синтетическую рефлексию» (Фридрих Шлегель). Миф
− некий сверхобраз, сверхвыражение того, что содержат природа и история.
Миф — явление в его максимальной жизни (отсюда и гиперболическая обобщенность
мифа). Таким образом, мифопоэтическое сознание в романтизме становится «новой
формой чувствования, новым способом переживания жизни».
Возникновение постмодернизма также связано с разочарованием
в результатах предыдущей эпохи исторического развития и отражает новый тип ментальности
− ментальности человека на сломе эпох, в период «парадигматического
сдвига». Вот причины активизации неомифологического сознания российского
общества в конце ХХ века:
• Распад СССР, утрата опор типового
общественного сознания и нужда в новых ориентирах;
• Утрата доверия к любым идеологическим
движениям;
• Мировой кризис. Экологические проблемы,
перенасыщенность мира оружием массового поражения. Активизация религиозных
пластов сознания;
• Конец столетия. Ожидание конца времен.
В этих условиях миф становится
гармонизирующим началом, содержащим вечные и неизменные ценности, становится
опорой в зыбком изменчивом мире. Использование неомифологизма явилось одним из
существенных признаков постмодернистских произведений. Поэтика
мифологизирования предполагает вовлечение в ткань произведения образов
универсальной психологии и истории. А также использует циклическую
ритуально-мифологическую повторяемость для выражения архетипов и
конструирования повествования.
Рассмотрим элементы мифа, в том числе фольклорные,
религиозные и оккультные конструкции, используемые писателями эпохи романтизма
и российскими постмодернистами Сашей Соколовым и Виктором Пелевиным.
Установка романтиков на возрождение мифологической рецепции
обусловила их историзм. «Значение мифологии в том, чтобы работать над
результатами опыта, сформированно-го уже прежде другими руками» (Фридрих
Шлегель). Программным для немецкого романтизма стал роман Новалиса «Генрих фон
Офтердинген», жанр которого правильнее определить как роман-миф, поскольку конструирование
сюжета в нем происходит на основе мифологических моделей. Квинтэссенция сюжета
− пропитанная мифологией сказка поэта Клингзора.
Ранний романтизм – это также творчество поэтов Эйхендорфа,
Мёрике и Уланда, лирику которых населяют многочисленные духи природы:
натурфилософские взгляды романтиков способствовали обращению к низшей
мифологии, к духам земли, воздуха, воды, леса, гор и т.д.
В зрелом романтизме наиболее значительное наследие оставил
Гофман. В его повести «Золотой горшок» о наличии архетипическо-го пласта
свидетельствует мифическая предыстория − история любви князя духов
Фосфора к огненной лилии. Эта сюжетная линия несет смысловую нагрузку картины
начала всех начал. Рассказ начинается словами: «Дух взирал на воды...», что
удивительно похоже на цитату из пер-вой Книги Бытия: «Дух Божий носился над
водою». Кроме того, движение от царства Фосфора к царству Атлантиды, к которому
приходит протагонист «Золотого горшка» в финале, отражает популярную среди
романтиков идею о дви-жении истории от Золотого Века к Царству Божьему.
Неомифологический «слой» присутствует и во многих других
произведениях Гофмана. Миф используется писателем для усиления внутреннего
смысла, заложенного в художественный образ.
Схожая ситуация наблюдается в
творчестве Виктора Пелевина. Благодаря мифу он воспроизводит и реактуализирует
фундаментальные основания бытия. Пелевин «берет ар-хетипы», и «выстраивает
вокруг него композицию». Поэтому исследователи советуют: «Анализируя какие-либо
книги Пелевина, всегда надо следовать принципу: ищите архетип!»
В числе архетипов могут оказаться
различные религиозные традиции и философские системы, всевозможные мистические
практики и магические техники. Например, картина мира в романе «Чапаев и
Пустота» укладывается в ортодоксальную традицию Махаяны. Именно с позиций
буддийского учения следует толковать образы УРАЛа (Условной Реки Абсолютной
Любви) и Внутренней Монголии.
Вообще препарирование буддийской мифологии свойственно
многим текстам Пелевина. В частности, в повести «Желтая стрела» приводится
фрагмент из буддийской притчи об обуздании собственного сознания-слона:
«Милость беспредельна, и я точно знаю, что когда поезд остановится, за его
желтой дверью меня будет ждать белый слон, на котором я продолжу своя вечное
возвращение к Неименуемому».
В романе «Священная книга оборотня»
образ лисы А Хули во многом наследует традиции лис-оборотней, классических
персонажей китайской мифологии. Подобно им, образ жизни А Хули может быть
описан через выражение «энергетический вампиризм». Используя «талант наведения
морока», лиса живет за счёт сексуальной энергии влюбляемых ими в себя мужчин:
«Если мне и приходится иногда подрывать их жизненную силу, это лишь потому, что
такой меня создала природа».
Обратимся к анализу мифопоэтического сознания в романе Саши
Соколова «Школа для дураков». Фундаментальный образ романа − река Лета,
которую Соколов связывает с мотивами смерти и бессмертия. Мифологизм проступает
и в предельной обобщенности определений: «Как же она называлась? Река
называлась», «А как называлась станция? − я никак не могу рассмотреть
издали. Станция называлась». Концентрированное выражение мировоззрение
автора/героя приобретает в этой откровенно мифологической картине: «Когда наши
дачи окутает сумрак, и небесный ковш, опрокинувшись над землей, прольет свои
воды на берега восхитительной Леты, я... смазываю уключины густой и темной
водой, почерпнутой из реки, − и путь мой лежит за вторую излучину, в Край
Одинокого Козодоя, птицы хорошего лета».
Образность «Школы для дураков» близка к разработанной О.М.
Фрейденберг концепции первобытных метафорических архетипов. В этом контексте
«элементарные образы» приобретают статус ритуальных заклинаний, как бы
вчитывающих мифологические архетипы в будничный мир дачной зоны.
Помимо сюжетно-образного
уровня, выделим три уровня, на которых проявляется неомифологическое
сознание у представителей немецкого романтизма и русского постмодернизма.
Первый - уровень хронотопа.
Главными составляющими мифопоэтического хронотопа становятся принцип
дехронологизации и преодоление дихотомии субъекта и объекта. Миф в силу
многократной повторяемости искажает категорию времени в развертывании сюжета.
Архетипические события происходили в прошлом, происходят в настоящем и будут
происходить в будущем − благодаря этому они выглядят как вечно
представленные, а акцент переносится с хронологической последовательности на
изображение «застывших» ситуаций, с повествования на описание.
Второй – уровень
субъектообразования. Герои романтической и постмо-дернистской литературы
обнаруживают амбивалентность, склонность к метаморфозам и множественную
идентичность. Кроме того, они в большинстве случаев являются носителями
аномального сознания, представленного в форме безумия или юродства, а также
регулярно переживают визионерские опыты, описание которых обладает известной
важностью для выделения аксиологических координат произведения.
Третий – уровень
поэтики, охватывающий композиционную, субтекстуальную и смысловую структуры
текста, а также особенности текстопорожде-ния. Последние могут быть сведены к
феномену «текстового хаоса», который складывается из
структурно-повествовательных и словесных игр, фрагментарности сюжета и его
особого рода незавершенности, движении от риторичности к
естественно-органическому стилю и свободному эссеистическому высказыванию (так
называемым «речевым лавинам»).
Таким образом, традиции романтической литературы оказывают
существенное влияние на принципы конструирования русской постмодернистской
прозы опосредованно через взаимосвязь актуализировавшихся в эти культурно-исторические
эпохи типов сознания.
Литература:
1. Архимович Н. Проблема мифологизации сознания в
немецком романтизме // Бренное и вечное: образы мифа в пространствах
современного мира. Новгород: Новгородский государственный университет имени
Ярослава Мудрого, 2004.
2. Берковский Н.Я. Романтизм в Германии. Л.:
Художественная литература, 1973. 567 c.
3. Ботникова А.Б. Немецкий романтизм: диалог
художественных форм. Монография. Воронеж, 2003. 322 c.
4. Грешных В.И. Ранний немецкий романтизм:
фрагментарный стиль мышления. Монография. Л.: Изд-во Ленинградского
университета, 1991. 140 с.
5. Гурин С. Пелевин между буддизмом и христианством. URL: http://pelevin.nov.ru/stati/o-gurin/1.html
6. Жирмунский В.М. Немецкий романтизм и современная
мистика. СПб.: Типография Товарищества А.С. Суворина «Новое Время», 1914. 207 c.
7. Земсков В. Мифосознание в кризисную эпоху //
Вопросы литературы. 1993. №3. С.322–331.
8. Квон Чжен Им. Современная русская постмодернистская
проза: Венедикт Ерофеев и Саша Соколов: дисс. ... к. филол. н. // М., 1999. 206
с.
9. Корнев С. Столкновение пустот: может ли
постмодернизм быть русским или классическим? Об одной авантюре Виктора Пелевина
// Новое литературное обозрение. 1997. №28. С.244-259.
10. Липовецкий М.Н. Русский постмодернизм. Очерки
исторической поэтики. Екатеринбург: Уральский государственный педагогический
университет, 1997. 317 c.
11. Пелевин В.О. Жёлтая стрела. М.: Вагриус, 2000. 496
c.
12. Пелевин В.О. Чапаев и Пустота. М.: Вагриус, 2001.
416 c.
13. Соколов Саша. Школа
для дураков. Ann Arbor: Ardis, 1976. 172 p.
14. Цивьян Т.В. Модель мира и ее роль в создании
(аван)текста. URL: http://www.ruthenia.ru/folklore/tcivian2.htm
15. Цыганов А. Мифология и роман Пелевина «Чапаев и
Пустота». URL: http://pelevin.nov.ru/stati/o-myths/1.html