К.ф.н. Давыдов А.И.

Сибирский государственный университет путей сообщения

Крестьянский бунт в России в контексте истории ментальностей.

Многие века Россию сотрясали многочисленные народные мятежи, временами сливавшиеся в мощные восстания, охватывавшие огромные территории. Чем сильнее становилось государство с бюрократической и репрессивной вертикалью, тем больше разгоралось пламя крестьянской войны. Появлялись новые харизматические вожди: И. Болотников, С.Разин, К.Булавин, Е.Пугачев. В советской историографии эти движения рассматривались главным образом с точки зрения пресловутого «классового подхода» как проявления антифеодальной классовой борьбы крестьян, что неизбежно вело к схематизму и упрощению. Сама природа крестьянских войн гораздо шире, чем это долго было принято считать. В.М.Соловьев в полемической статье, посвященной феномену крестьянских войн, пишет, что «они – порождение конечно не только классового антагонизма, а сгусток различных социальных, имущественных, национальных, религиозных противоречий и конфликтов, просто борений и кипений человеческих страстей.»[1,134] Крестьянские войны вспыхивали тогда, когда власти, господствующая государственно-бюрократическая система доводили страну до глубочайшего кризиса, имеющего и морально-этическое, и духовное, и психологическое измерение. Им могло предшествовать «Смутное время», раскол церкви, незаконный с точки зрения народа захват престола. Сейчас романтизированный миф о народе-«творце истории» постепенно сменяется более взвешенным и правдоподобным описанием народа, который наряду с героизмом и жертвенностью мог демонстрировать массовые примеры жестокости и насилия. Мог быть «темной, страшной, ослепленной ненавистью толпой, поддающейся самым низким соблазнам и не внемлющей голосу разума.» [1,136] Жестокость сталкивалась с жестокостью. На силу и расправы карателей отвечали силой и расправами. Как тут не вспомнить бессмертное пушкинское о народном бунте «бессмысленном и беспощадном». В стихию повстанчества вовлекались и мессианистские религиозные ереси и традиция разбойничества. Наряду с крестьянами и казаками в восстания вовлекались и маргинальные элементы, грабители и убийцы, жадные до крови и поживы. Часто – это движения окраин против всесильного Центра. В них сильны элементы сепаратизма. [2] Ценностные ориентиры восставших – «Воля» и «Правда». Укоренившиеся в сознании крестьянской массы представления об уравнительной справедливости, общности владения землей, истинности только тех решений, которые приняты «всем миром», сообща, составляли психологическую канву народного бунта. При этом патриархальная общинная ментальность не подвергала сомнению монархическое устройство общества. Своеобразную легитимность многим восстаниям придавали самозванцы: лжеИваны, лжеДмитрии, лжеПетры, которых в русской истории насчитывается больше сотни. При этом надо учитывать, что восстания были лишь «верхушкой айсберга» - обыденного постоянного народного сопротивления. «Это нерадение при выполнении работ, симуляция, фальшивое, для виду, согласие, притворное понимание, уклонение, подворовывание, незаконные промыслы, браконьерство, злословие, саботаж, поджоги, нападения исподтишка, убийства, анонимные угрозы и т.п.» [3, 28] Активную организующую роль в крестьянских мятежах играло казачество, долго остававшееся вольным военным сословием. Из его среды выходило большинство предводителей. Долго казаки на равных могли сражаться с правительственными войсками. Казаки были воплощением народной мечты о воле. И хотя они, составлявшие ядро бунташных войск, часто с откровенным пренебрежением относились к «мужикам», не прочь были пограбить села и в случае поражений легко снимались с места, уходя в свои станицы на Дону, Кубани, Яике, за днепровские пороги, бросая крестьян на произвол судьбы, именно они служили образцом для подражания. Прямая демократия казачьего «круга», самоуправление, пренебрежение формальной властной иерархией становились устойчивыми паттернами поведения повстанцев. Эти идеалы стали питательной почвой для идеологов народнического движения, а затем и радикальных партий начала двадцатого века. М.А. Бакунин видел в русском крестьянине «бунтаря по натуре», провозглашая провоцирование всеобщего бунта главной задачей революционеров. Впоследствие, развитый П.А. Кропоткиным русский анархизм начинает претендовать на роль основной идеологии народного бунта. Теоретики анархизма, однако, отмечали и наивный этатизм крестьянского миропонимания, в котором государство представлялось большой патриархальной семьей с всемогущим отцом (царем-батюшкой) во главе. Так эгалитаризм соединялся с монархизмом, бунтарство с покорностью. Идея верховенства закона, характерная для западного общества, в России подменялась правовым нигилизмом, неприкосновенность собственности – эгалитаристским «черным переделом», рационально осмысленное понятие свободы – иррациональной волей. На языке психоанализа такое сочетание разнонаправленных и противоречивых психологических векторов называют амбивалентностью, характерной для архаической и инфантильной ментальности. В этой связи уместно еще раз процитировать В.М.Соловьева: «В нашей историографии до недавного времени недостаточно внимания уделялось изучению ментальностей, внутреннего мира поднявшихся на борьбу людей – их психологии и настроений, склада ума и традиционной линии поведения.» [1,141] С точки зрения авторов при исследовании народного бунта уместно использовать психоаналитическую методологию, которая позволяет учитывать иррациональную массовую энергию, коллективные архетипы бессознательного, сложные нюансы культурных ментальных психотипов. [4] Длительное сохранение в российском обществе сильных элементов архаики, как в социальных формах, так и в социальной ментальности ведет к конфликту полярностей, соединению их в парадоксальной диалектике народного бунта. Здесь разрушение начинает преобладать над созиданием, приобретает самодовлеющий характер, иллюзии доминируют над реальностью. Вытесненные в коллективное бессознательное надежды и чаяния «униженных и оскорбленных» высвобождают разрушительную энергию мифа, агрессию. Утопия торжествует над рационально осмысленными программами и интересами. Внутренний психологический конфликт толкает повстанцев на нелогичные, ошибочные и губительные для них сомнения и действия. Хаос одновременно притягивает и пугает. Вместо целенаправленного движения на столицы даже после внушительных успехов и побед над правительственными войсками, армии Разина и Пугачева топчутся на месте, теряют силы в ненужных осадах Самары или Оренбурга, разваливаются от внутренних противоречий и свар. Бунт, кажется, захлебывается сам, независимо от действий власти. А там, где достигает успеха (как в случае движения Б.Хмельницкого) его результаты ничтожны.

Практическое соединение анархистской теории и народного повстанчества впервые произошло в махновском движении на Украине в 1918-1921 годах. Оно стало частью великих и трагических событий в общероссийской истории – революции и последовавшей за ней гражданской войны. Крестьянский вождь Н.И. Махно считал себя «идейным анархо-коммунистом». В организуемых им крестьянских коммунах он пытался воплощать идеалы коллективной собственности и самоуправления. Созданная Махно повстанческая армия успешно боролась, используя партизанскую тактику, с намного превосходящими силами интервентов, «белых», «красных», петлюровцев, войсками «самостийного» националистического правительства гетмана Скоропадского. «Безвластие» так и осталось утопическим лозунгом, но личность «батьки» и характерные черты Гуляй-поля отличались типичными приметами народного бунтарства, тем более интересными, что по историческим меркам эти события произошли сравнительно недавно. Вместе с крестьянским движением российского Черноземья и Поволжья «ярости крестьянства хватило, чтобы разрушить экономические и государственные основания монархии, но этого было недостаточно для какого-либо противовеса большевистской диктатуре в виде организованной власти». [5,20]

Нестор Махно – подлинный народный вождь. Хорошо знающий психологию и быт крестьян, пользующийся их безграничным доверием и любовью (двадцатилетнего паренька уважительно прозвали «батькой», что безпрецендентно). До безрассудства смелый, отчаянный, решительный, хорошо знающий цену личного примера. Прекрасный тактик партизанской войны, умеющий неожиданно появляться и исчезать, неуловимый для противника. Махно бил профессиональных военных, обладал феноменальным чутьем полководца. Хороший оратор, умеющий говорить ярко, образно, убедительно, остроумно, доступно. Справедливый, чуждый сословных и национальных предрассудков. Безжалостный к врагам. В то же время многие его поступки выдают личность демонстративного психопата: истеричного и нарциссического. Способный к сверхперегрузкам, Махно мог «срываться» по пустякам, становиться неуправляемым и алогичным. Непредсказуемость «батьки» пугала не только врагов, но и союзников. Вспышки иррациональной ярости вызывали страх родных и боевых товарищей. Не расстающийся с оружием предводитель мог мгновенно зарубить или застрелить человека, по какой-либо причине вызвавшего его гнев. Махно словно оживший Пугачев из «Капитанской дочки» Пушкина. Он воплощает в себе все внутренние противоречия и амбивалентность личности народного (крестьянского) вождя.

Библиографический список.

1. Соловьев В.М. Актуальные вопросы изучения народных движений // История СССР, 1991, №3

2. Нольте Г.Г. Русские «крестьянские войны» как восстания окраин. // Вопросы истории, 1994, № 11, с.с. 31-37

3. Скотт Д. Оружие слабых:обыденные формы сопротивления крестьян. / Крестьяноведение: теория, история, современность. М.: Аспект-пресс, 1996

4. Давыдов А.И. Психоанализ как методология исследования российской культуры. Germany, Saarbrucken: LAP LAMBERT, 2012 или Новосибирск: Изд-во СГУПС, 2013

5. Байрау Д. Янус в лаптях: крестьяне в русской революции, 1905-1917гг. // Вопросы истории, 1992, №1