Философия/3. История философии

К. ист. н. Лимонов В. А.

Санкт-Петербургский государственный университет культуры и искусств, Россия

ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ В ИСПАНСКОМ БАРОККО XVII В.

В представленных тезисах на примере взглядов Грасиана будет кратко рассмотрено понимание испанским барокко философии истории и цикличности исторического процесса. Определенная новизна такого подхода заключается в рассмотрении проблемы в историографическом аспекте исследований цикличности истории. В Испании в эпоху барокко была издана книга, создававшаяся в 1651-1657 гг. и получившая название «Критикон». Автором издания стал Бальтасар Грасиан-и-Моралес (1601–1658 гг.), который был прозаиком, литературоведом, писателем-философом и иезуитом. Грасиан представляет литературное направление эпохи испанского барокко. Его сочинения стали известны в России задолго до отечественных переводов Сервантеса. Так, например, «Карманный оракул» Грасиана был издан в Петербурге в 1742 г.

В 1984 г. Е. М. Лысенко и Л. Е. Пинский подготовили и издали со своими примечаниями и комментариями книгу испанского писателя-философа «Карманный оракул. Критикон» [1]. Существует также перевод Е. Лысенко обширного трактата Грасиана «Остроумие, или Искусство изощренного ума» [2].

Произведение Грасиана выпадает из привычного ряда романов плутовского или пасторального типов, к которым привык читатель XVII в., потому что это не просто роман о человеке: это некое всемирно-историческое обозрение судеб человечества, путешествие по мировой истории, хотя и совершено это путешествие одиноким и искушенным в треволнениях моря человеческого героем. Пожалуй, самое точное жанровое имя тексту Грасиана дал Л. Е. Пинский в своём обширном исследовании, изложенном в приложении к рассматриваемой книге: «робинзонада», причем «первая в истории новоевропейского романа “робинзонада”» [11, с. 549].

Нас, однако, будет интересовать не филологическая сторона проблемы, а та художественная философия истории, которая нам предъявлена в аллегорико-философском романе. Философию истории Грасиана лучше бы назвать философией циклической жизни человека и человечества. Она опирается на привычные нам возрастные стереотипы, что отражено в названиях трех частей «Критикона» (ч. 1. – «Весна детства и лето юности»; ч. 2 – «Осень зрелости. Ее разумная светская философия»; ч. 3 – «Зима старости»).

Возрастные классификации исторического процесса по аналогии с периодами жизни отдельного человека идут, конечно, от Античности, и даже когда автор отрицает ее культурный потенциал («…рассуждения древних – детский лепет сравнительно с тем, как мыслим мы ныне» [1, с. 390]), - всё равно эта аналогия может быть применена к различным историческим циклам. Приведём лишь один пример: в другой стране Европы неистовый инициатор Реформации, «женевский папа», Жан Кальвин, умерший задолго до рождения Грасиана (в 1564 г.), назвал Античность «профанным временем». В «Наставлениях» Кальвина (1536–1559 гг.) Бог – это Господь–Воспитатель, а человечество состоит в статусе ученика, проходящего три стадии божественного обучения в соответствии с эпохами (возрастами) Отца, Сына и Духа. «В детстве человечество было способно выполнять только элементарные предписания естественного права. Языческие верования эллинов и латинян, иудейский культ – это облегченная внешняя религия. Эра Ветхого Завета сменяется эрой Нового Завета, принесшего вступившему в юношеский возраст обществу Евангелие – более расширенное знание о Боге. Совершенное знание Бога, мира и человека соответствует третьему этапу человеческой истории, когда завершится божественное обучение» [12, с. 82; 5, с. 422-538].

Грасиан хоть и занимает скептическую позицию по отношению к древним (кроме, конечно, «божественного Платона» и Аристотеля), однако вполне по-античному использует образ воды: «Детство – улыбчивый ручей», «юность несется бурным потоком», «в возрасте зрелости воды жизни нашей текут тихие и глубокие», а в конце нас ждет «горькое море старости» [1, с. 195].

Культура барокко мыслит эмблематично, играет аллегориями, её метод – дедукция, ее жанры – притча, путешествия, утопия. Именно поэтому роману Грасиана удается быть трактатом, и его непрестанно философствующие герои для того и придуманы, чтобы дать читателю некий концептуальный мир, в котором позиция автора неотделима от мнения героя. Этот тип осмысления мировой истории не из ряда эстетизованных философий истории (как, скажем, у Ф. Ницше, В. Розанова или О. Шпенглера); скорее, это тип свободного светского «разговора запросто» (говоря названием Эразмовой книги) «обо всем». Барочный тип философии, с нашей точки зрения, не в полном объеме был изучен историками философии, а между тем такие авторы, как Ф. Прокопович, С. Яворский или Г. Сковорода стоят в ряду инициаторов барочного философского дискурса. Поэтому при рассмотрении философии истории эпохи барокко следует в методологическом плане опираться на труды литературоведов и историков культуры: Д. С. Лихачева, А. М. Панченко А. Морозова, Г. Вёльфлина, Х. Ортеги-и-Гассета и др. [4, 6, 7, 8, 9,10]. Так и у Грасиана некая нимфа устраивает разнос классическим трактатам по проблемам государственного жития. По ее суду «Республика» Платона непригодна «для столь коварных времен»; «Князю» Макиавелли и «Республике» Бодена рекомендуется «не появляться на людях», зато «Политика» Аристотеля «оказалась доброй старушкой» [1, с. 243].

Для барочного сознания весь мир предстает символически осложненным, он «зашифрован», загримирован и скрыт от истины масками многоликой лжи. Задача Грасиана – показать историческую правду исторического мира, «Состояние века» (название 6 главы 1 части), раскрыть истинное лицо современности (она – правда - есть «игра» и «трагедия», «мистерия» и «карнавал», а большинство населения – «безумцы» [1, с. 152]. Старинные мифологемы «жизнь=игра» ([1, с. 133], «мир=театр» (глава «Великий Театр Мироздания»), в контекстах которой барочное сознание воспринимает действительность, позволяет Грасиану сохранить позицию спокойного наблюдателя истории, хотя он и сам не прочь поиграть с «шифрами» замаскированного мира, и в этой игре есть и рационалистическая уверенность автора в своей правоте, и амбивалентно-смеховое отношение ко всему на свете, включая философию. Сочетание пародии и глубокой серьезности, иронии, гнева и смеха, грациозной ухмылки и трезвого суждения, – все это входит в состав души барочного человека и его творчества по разгадыванию явлений мира и поведения людей.

Четвертая глава третьей части так и называется: «Расшифрованный мир»: ключи к правде найдены, мир раздет и обнажён во всей своей неприглядности, – в этом смысле Грасиан как писатель-мыслитель напоминает своей сатирической манерой сразу и Ф. Рабле, и Дж. Свифта, и российских писателей Н. Новикова с Д. Фонвизиным.

Десятая глава третьей части («Колесо Времени») содержит длинный пассаж, в котором Грасиан объясняет внутреннюю механику мировых перипетий всемирной Человеческой Комедии и каждого из ее невольных участников. Отметим, однако, что эти картинки автора «Критикона» никак не связаны с идеей предопределения: Грасиан был деистом, хоть и состоял в Ордене иезуитов. Здесь в его рассуждения снова была включена, то всерьез, то с иронией (как и положено барочному философу) циклическая диалектика возрастов, тем более, что «некоторые древние философы в заблуждении языческом полагали, будто семь подвижных планет распределили меж собою семь возрастов человека, дабы сопутствовать ему от первых проблесков жизни до порога смерти» ([1, с. 452]. Под пером Грасиана история человека предстаёт как будто неким бурлеском с элементами серьезно-комического абсурда. Вещает он от имени древних (никак, впрочем, их не опровергая). Какие же типы возрастов человека выделяет Грасиан?

1. Детство. Ему досталась Луна-Луцина, сообщающая ему детские недостатки: влагу, что порождает слабость, неустойчивость настроения – ребенок то плачет, то сердится, то успокаивается без причины, «он – воск для впечатлений, тесто для воздействий, переход от мрака впечатлений к сумеркам предчувствия».

2. С десяти лет до двадцати. Здесь хозяйствует Меркурий, внушитель усердия, благодаря чему он охотно учится в школе и университете, «обогащает дух знаниями и науками».

3. Между двадцатью и тридцатью «тиранически царит» Венера, возбуждая кровь и жажду красивой жизни.

4. Тридцать лет. Это период благословенного влияния Солнца; человек свершает славные дела и блестящие предприятия.

5. Сорок лет. Это время Марса, период военной доблести, храбрости и мести, даже состязания в суде.

6. Пятьдесят лет – эпоха Сатурна, апофеоз личного достоинства, гордости и власти. «Тут человек - хозяин своих поступков», он не терпит, когда ему перечат, он чувствует себя царём над остальными, и это лучшая пора жизни.

7. Шестьдесят лет. Это время по-стариковски хмурого и ворчливого меланхолического Сатурна. Это время нелюдимости, брюзжания на всё молодое и новое, человек «грызёт настоящее и облизывает прошлое», он неряшлив, силы его иссякли, он всем недоволен. Это состояние деградации длится десять лет.

8. «А как завершаться десять лет Сатурна, вновь занимает престол Луна, и дряхлый, хилый старец снова ребячливо дурачится и кривляется. Так время завершает свой круг, змея прикусывает хвост – остроумный иероглиф для круговорота жизни человеческой» [1, с. 453].

Так два пилигрима Грасиана рассуждают о естественном жизненном цикле всякой твари, когда появляется ещё один герой – Придворный. Это имя героя может напомнить весьма популярную книгу миланского эрудита Бальтассаре Кастильоне (1476–1529 гг.) «О придворном» (1528 г.), которую можно прочитать в издании 1996 г. [См.: 3]. Придворный проявляется с целью убедить пилигримов в правоте мнения древних и «позабавить маскарадом мира, пляской и танцевальными фигурами времени, интермедией Фортуны и фарсом всей нашей жизни» [1, с. 453]. (Случайно или нет, но выражение «фигуры времени (= истории)» в нашу эпоху приобрело статус термина. [См.: 14]). Придворный убеждает странников том, что не надобно никакой магии, чтобы предвидеть будущее, ибо «что было, то и есть, то и будет, ни на атом не отличаясь. Что происходило двести лет назад, то видим и ныне» [1, с. 454]. В доказательство он показывает им на бродягу-старика, отягощенного перемётными сумами. Будучи уставшим, он перебрасывает их, переворачивая весь мир. «Как вы думаете, - говорит Придворный, – почему власть переходит от одного государя к другому, почему то одна страна возвышается, то другая, то одна нация, то другая? А это Время перекидывает свои сумы перемётные; нынче империя здесь, завтра вон где; нынче вырвались вперед те, кто вчера плелся позади; авангард стал арьергардом. Вот поглядите - Африка, которая в прежние времена была матерью дивных талантов, Августина, Тертуллиана, Апулея. Ныне <…> сплошь стала варварской. <…> Греция, родоначальница величайших умов, давшая всему миру законы разума, мать красноречия, ныне стала неким солецизмом во власти свирепых турок» [1, с. 455].

Таким образом, если говорить об историологии эпохи испанского барокко, то мы получает итоговый образ исторического процесса: «…Огромное Колесо, которое катилось по всей окружности земного шара с Востока на Запад. На Колесе этом находилось все, что есть, было и будет в мире, причем так размещено, что одна половина была ясно видна и возвышалась над горизонтом, а другая, глубоко внизу, вовсе не была видна. Колесо непрестанно катилось, вращалось наподобие ворота, потому что внутри Колеса старикан Время, перескакивая со спицы одного дня на спицу другого, крутил Колесо, и с ним все, что на нем было: вот покажется что–то новое, вот скроется устарелое, а потом, некоторое время спустя, опять поднимется - то же, что и прежде, только одно уходило, другое уже ушло, потому опять появилось. Даже реки - через тыщу лет - возвращались на свой след…» [1, с. 455-456]. Так и «монархии возникают, потом сникают, ничего нет постоянного, всегда либо подъем, либо упадок» [1, с.456]. Барокко не слишком серьезно относилось к Фортуне, о которой так много разговоров в тексте Грасиана и во всем XVII в. Эпоха барокко - это времена фаворитизма, эпоха авантюристов, дуэлей, вендетты, отчаянного пиратства, азартных игр и флирта. Понятия Судьбы, Фортуны и Божьего предопределения сплелись до полной нерасторжимости. Возникали и исчезали с фантастической быстротой огромные состояния, высокие репутации, великие имена и грандиозные замыслы. Эпоха оценила риск и бесстрашие человека - хозяина своей судьбы. С портретов этой эпохи на нас смотрят решительные, иногда злобные и холодные, с плотно сжатыми губами, лица, рафаэлевой нежности в них уже не отыскать. Так продолжалось и весь XVIII в.

Барочного человека не удивить капризами Колеса Фортуны, они даже скучны в своей циклической повторяемости; ему интересно другое: как прогнозировать будущее? Если «войны и мятежи не пропустят ни одного пятилетия, чума ни одного года, засухи тоже знают свой черед, в свои сроки повторяются голодные годы, повальные болезни, всякие злосчастья», - то, спрашивает один из странников Андренио: «нельзя ли уловить пульс перемен и предугадать повороты Колеса, дабы загодя припасти средства против грядущих бед и научиться их предотвращать?» [1, с. 460]. Ответ звучит вполне картезиански: не надо терять точки зрения здравого смысла. «…Есть люди с умом глубоким и здравым, прозорливые советники, что, загодя чуя приближение бури, предсказывают, даже кричат о том, но им не внимают; беда начинается с того, что Небо отымает у нас бесценный дар - здравый смысл. Люди мудрые по неоспоримым приметам прорицают грядущие несчастья: видя в государстве падение нравов, предсказывают отпадение провинций; замечая гибель добродетели, пророчат гибель царствам» [1, с. 462].

Отметим, что хотя, по мнению автора, «у испанцев не было гения в истории» [1, с. 440], самого Грасиана как автора художественной концепции исторического процесса положение дел в мировой истории вполне устраивает. Она, мировая история, находится в состоянии шаткого равновесия [1, с. 115], но ведь никогда и не было иначе. Главное, что в истории есть движение, динамика, интрига, она попросту интересна, как зрелище и игра, – и в этих своих качествах она единственная история единственного человечества самоценна и бескорыстна, как сама игра. Грасиана не заботит даже и то, назвать ли итоги мировой истории результатом прогресса или регресса: для Колеса Времени эти понятия эквивалентны или почти эквивалентны. Так что прав, пожалуй, Л. Е. Пинский, говоря по этому поводу в своей аналитической статье: «Автор "Критикона" далек от пессимизма прежде всего в оценке итогов развития рода человеческого, итогов прогресса. Его мысль в этом плане не оптимистична, не пессимистична, а скорее тревожна, она родственна не Шопенгауэру, а позднему античному стоицизму, столь высоко ценимому моралистом Грасианом, выросшим на древних» [11, с. 558].

В заключении следует сказать, что для нашего историографического обзора цикличности всемирно-исторического процесса важно учесть и представить художественно-философскую концепцию истории в испанском барокко на примере творчества Бальтасара Грасиана, который, как мы увидели, призывает нас всматриваться в «пульс перемен», оперативно реагировать на возможные повороты Колеса Времени, быть осторожным, когда спокойные циклы исторического жития нарушаются паузами катастроф и бедствий, а главное - просто любить жизнь и принимать ее такой, какой она есть. Наверное, поэтому Бальтасара Грасиана и его «Критикон» перевели на основные языки народов мира и с благодарностью читают, размышляют и исследуют до сих пор.

Литература:

1. Бальтасар Грасиан. Карманный оракул. Критикон / Изд. подг. Е. М. Лысенко и Л. Е. Пинский. М.: Наука, 1984.

2. Бальтасар Грасиан. Остроумие, или Искусство изощренного ума // Испанская эстетика. Ренессанс. Барокко. Просвещение. М.: Искусство, 1977. с. 169-464.

3. Бальтассаре Кастильоне. О придворном (1528) // Опыт тысячелетия. Средние века и эпоха Возрождения: Быт, нравы, идеалы. М.: Юрист, 1996. С. 469–568.

4. Генрих Вёльфлин. Ренессанс и барокко. М.: Азбука-классика, 2004. — 288 с. (книга вышла в 1888 г., рус. пер. опубликован в СПб в 1913 г.).

5. Кальвин Жан. Наставления в христианской вере. М.: РГГУ, 1997. Т. 1. Кн. 1 и 2.

6. Лихачев Д. С. Барокко в русской литературе XVII века // Д. С. Лихачев. Развитие русской литературы X–XVII вв. Л.: Наука, 1973.

7. Морозов А. Ломоносов и барокко // Русская литература, 1965. № 2.

8. Ортега-и-Гасет Х. Воля к барокко// Хосе Ортега-и-Гаcceт. Эстетика. Философия культуры / Вступ. ст. Г. М. Фридлендера; Сост. В. Е. Багно.— М.: Искусство, 1991. С. 151–155. (статья была опубликована в 1915 г.)

9. Хосе Ортега-и-Гаcceт. Эстетика. Философия культуры / Вступ. ст. Г. М. Фридлендера; Сост. В. Е. Багно.— М.: Искусство, 1991.— 588 с.— (История эстетики в памятниках и документах)

10. Панченко А. М. История и вечность в системе культурных ценностей русского барокко // Труды Отдела древнерусской литературы. Л.: Наука, 1979. С. 189–200.

11. Пинский Л. Е. Бальтасар Грасиан и его произведения // Бальтасар Грасиан. Карманный оракул. Критикон / Изд. подг. Е. М. Лысенко и Л. Е. Пинский. М.: Наука, 1984. С. 499-575.

12. Ревуненкова Н. В. Ренессансное свободомыслие и идеология Реформации. М.: Мысль, 1988.

13. Ренессанс. Барокко. Классицизм. Сборник. М.: Наука, 1966.

14. Фигуры истории, или «Общие места» историографии. Сб. / Отв. ред. А. В. Малинов. СПб.: Северная Звезда, 2005.