Филологические науки / 8. Родной язык и литература

К. филол. н. Хаткова И.Н.

Адыгейский государственный университет, Россия

Функциональный аспект эпиграфа-стилизации

в повести А.С. Пушкина «Пиковая дама»

Исходя из определения, данного в «Словаре русского языка» С.И. Ожегова, стилизация – это «произведение, представляющее собой стилистическое подражание чему-либо» [3: 757]. Данное определение позволяет нам выделить еще один жанр эпиграфа – эпиграф-стилизацию, который мы находим в произведениях А.С. Пушкина «Пиковая Дама», «Повести Белкина» и «Капитанская дочка».

В повести «Пиковая дама» эпиграф предупреждает о «сверхъестественном». По мнению Лейтона, Пушкин «цитату придумал, чтобы высмеять некоторые особенности сведенборгианства» [1: 227]. Д. Шарыпкин предполагает, что этот эпиграф – отрывок из анекдота о Сведенборге, известного Пушкину и его современникам [5: 135]. Оба мнения интересны, но выяснить истинный источник вряд ли возможно. Выбор автора для мистифицированного эпиграфа объясняется тем, что Сведенборг утверждал о своей способности беседовать с умершими, а увиденное и услышанное подробно записывал. Это должно было заставить читателя поверить, что события действительно произойдут. В эпиграфе просматривается ирония автора по отношению к вере в привидения, к «мистическому ореолу» видения Германна.

Эпиграф содержит своеобразную информацию о Германне и о графине. Сведенборг был также военным инженером, что Германн наверняка знал по роду своей профессии. По выражению А.И. Герцена, Сведенборг «воплощал черты рационалистического сознания, присущего Германну и столь чуждого Пушкину» [5: 138]. Поэтому для всестороннего изображения сложной личности Германна Пушкину понадобилось появление мистика с его сверхъестественными способностями.

Эпиграф предупреждает о неудаче и напоминает о главном эпиграфе повести, а события третьего, рокового вечера напрямую обращены к ее заглавию и эпиграфу. Н. Фортунатов назвал этот пушкинский прием «кольцевыми скрепами», которые «схватывают все повествование» [4: 152].

«Пиковая дама» написана под несомненным влиянием Э.Т.А. Гофмана. Казалось бы, среди эпиграфов, которые Пушкин поставил над каждой из шести глав повести, должно было бы хоть раз мелькнуть имя немецкого писателя – фантаста. Но Пушкин лишь стилизует (подражает) манере Гофмана, используя его приемы мистифицирования и запутывания читателя в подборе эпиграфов к повести. Идя по следам писателя, умевшего так ловко сбивать со следа, он то и дело пробует свести читателя с пути, по которому идет повесть, с тем, чтобы снова вернуть его на прямую дорогу. Это достигается, прежде всего, подписями или их отсутствием под эпиграфами. Пробежим глазами по этим подписям. Под ведущим эпиграфом: «Новейшая гадательная книга», в гл. I – без подписи; в гл. II – Светский разговор; в гл. III – Переписка; в гл. IV – Переписка; в гл. V – Сведенборг; в гл. VI – без подписи.

Какая гадательная книга? Чей разговор? Переписка кого с кем? Перед нами возникает и исчезает «предсказание» тайной недоброжелательности; безымянная песня, отрывки диалога, не то записанного с натуры, не то просто выдуманного автором повести, цитаты из писем с датой, спрятанной под звездочкой, и никогда, вероятно, не видавшими конверта. Только один раз названо имя автора цитаты: Сведенборг. Но оно принадлежит как раз одному из талантливых литераторов XVIII века, создателю фантастической религии, для разоблачения духовенства которого И. Кант в свое время написал целую книгу («Грезы духовидца, разъясненные грезами метафизика»).

Создается впечатление, как будто во время создания рукописи рядом с ней лежала записная книжка автора, поставлявшая ему эпиграфы. Но это только «как будто». Первая мнимая цитата – песня игроков:

А в ненастные дни

Собирались они Часто.

Это якобы запавшая в память поэта во время долгих ночей, проведенных за карточной игрой, песня, с удивительной точностью передающая ритм смены колод и карт Штосса, незаметно переходит в текст:

Так в ненастные дни

Занимались они Делом.

«Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова.

Долгая зимняя ночь прошла незаметно» [2: 98].

Уже первый эпиграф чуть-чуть обманул внимание читателей: «ненастные дни превратились в долгие зимние ночи». Но это мелочь.

Французский эпиграф второй главы переводится так:

– Вы, кажется, решительно предпочитаете служанок?

– Что делать, сударыня? Они свежее.

В тексте ожидаемая «служанка» субретка беранжеровского стиля, оказывается задумчивой и несчастной девушкой Лизой, воспитанницей и компаньонкой старой графини. Сопоставление «они свежее», примененное к юной героине и ее дряхлой полумертвой покровительнице, приобретают довольно зловещую окраску.

Третьей главе тоже предшествует французская фраза из мнимого письма: «Вы пишете мне, мой ангел, письма на четырех страницах скорее, чем я успеваю их прочесть».

Слова «мой ангел», а также неизбежная ассоциация со строкой, передающей размышления Онегина, после получения им письма Татьяны:

Моленья, клятвы, лживый страх,

Записки на шести листах, –

все это заставляет предполагать, что сочинителем «писем на четырех страницах» будет женщина. Содержание главы идет в направлении прямо противоположном: Лизавета Ивановна – только адресат длинных и частых посланий Германна и начинает отвечать лишь к концу. Читатель, заметив, что эпиграфы его дурачат, решает ответить на следующую мистификацию неверием. К этому его подталкивает и странная дата очередного эпиграфа с точным обозначением дня и полуспрятанными цифрами года (7 мая 18...). Но и здесь он проигрывает игру: строка, стоящая над текстом IV главы – «человек без нравственности и религий», вполне верно, хотя и кратко, передает характеристику Германна, которому посвящена эта глава. Теперь читатель уже окончательно запутался в своем истолковании эпиграфики повести.

Контраст между текстом и вводящей цитатой V главы основан на том, что текст дан в приподнятом стиле и выдержан на ощущении жути: «ангел смерти» , «жених полунощный», «холодная рука покойницы», ступени катафалка, обморок Германна, в то время как краткое сообщение Сведенборга о явлении ему духа баронессы фон В*** сухо и прозаично, как запись в счетной книге.

Графиня, явившаяся Германну, говорит: «Я пришла к тебе против своей воли, но мне велено ...» и так далее Баронесса же В *** произносит: «Здравствуйте, господин советник!»

Наконец, последний эпиграф VI главы, выдержанной в мрачных тонах, связан с текстом не более чем клоунада привратника, вставленная меж двух трагических сцен шекспировского «Макбета»:

Атанде!

Как вы смели мне сказать атанде?

Ваше превосходительство, я сказал атанде-с!

За романтической писательской практикой Гофмана скрывается теория романтики. Существенным элементом идеалистической эстетики романтизма является так называемая романтическая ирония. Мозг, говорили впоследствии вульгаризаторы материализма, выделяет мышление, как печень выделяет желчь. Идеалисты начала прошлого века могли бы сказать: мозг выделяет мышление за пределы черепа, а из этого мышления образуется внешний мир. Теоретикам романтизма оставалось добавить: не без примеси желчи. Романтическая эстетика полагала, что первоначально субъект постигает все горечи и конфликты внешнего мира как объективное зло, но затем, «возвысившись над объектом», осознаёт его как создание себя самого, то есть субъекта. В желчном высокомерии «я», смотрящего сверху вниз на созданное им «не я» и возникает эта философская ирония.

Пушкин не углубляется в подобного рода абстрактные схемы, но острое художественное чутье, когда он работал в манере, близкой Гофману, заставляло его заботиться о перенесении этой философской схемы на структурные формы «Пиковой дамы». В результате все эпиграфы повести ироничны по отношению к ее тексту, литературному объекту, надглавные надписи смотрят сверху вниз на свои главы.

Литература:

1. Лейтон, Л.Дж. Эзотерическая традиция в русской романтической литературе: Декабризм и массонство / Л.Дж. Лейтон // Пер. с англ. – СПб.: Акад. Проект, 2015. – 253 с.

2. Пушкин, А.С. Избранные произведения / А.С. Пушкин. – М.:1990.

3. Словарь русского языка С.И.Ожегова. – М.: Советская энциклопедия, 1988.

4. Фортунатов, Н.М. Эффект Болдинской осени: А.С. Пушкин: сентябрь-ноябрь 1830 года. Наблюдения и раздумья / Н.М. Фортунатов – Н. Новгород: Деком, 1999. – 301 с. (Болдинская б-ка).

5. Шарыпкин, Д.М. Вокруг «Пиковой дамы». Эпиграф к главе V / Д.М. Шапыркин // Временник Пушкинской комиссии. – Л.: Наука, 1984. – С. 131-138.