Нурлигенова З.Н.

Карагандинский государственный технический университет, Казахстан

ОСНОВНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ РАЗВИТИЯ НАУКИ
В 30-Х – НАЧАЛЕ 50-Х ГОДОВ ХХ ВЕКА

В 1794 году великий немецкий философ эпохи Просвещения И.Г. Фихте, определяя в своих лекциях о назначении ученого первоочередные задачи и наиважнейшие обязанности последнего, утверждал, что философ должен, широко используя разум, способствовать социальному прогрессу человечества, направлять людей к осознанию ими своих истинных потребностей и выявлять пути и способы удовлетворения этих истинных потребностей, проповедовать вечные идеи Справедливости и Добра и — одновременно — решать сиюминутные задачи, встающие перед родом человеческим [1]. Иными словами, духовно свободный, «ученый облечен миссией наставника человечества, воспитателя людского рода, совести собственной эпохи». Но уже в ХIХ веке с поступательным развитием производительных сил общества акцент в понимании функций науки постепенно сместился: если изначально ученый воспринимался как своего рода служитель, жрец знания, ориентированный на поиск общих законов, связывающих множество различных фактов, то уже к середине столетия возобладала точка зрения, в соответствии с которой наука стала ассоциироваться с силой, управляющей природой — и физической, и социальной. Подобное восприятие науки нашло концентрированное выражение, например, в «Тезисах о Фейербахе», в которых основоположники диалектического материализма декларировали, что если ранее ученые (философы — в традициях классической немецкой идеалистической философии) «лишь различным образом объясняли мир», то теперь «дело заключается в том, чтобы изменить его» [1, 4]. Ярчайшим образцом развенчания мифа о подлинной духовной свободе и мессианизме науки стал относящийся к этому периоду (1943 г.) роман немецкого-швейцарского писателя Германа Гессе «Игра в бисер» [3]. И окончательное осмысление и развенчание идеологии «научно-технического оптимизма» (свойственной в 30–60-е годы прошлого столетия в равной степени общественности и буржуазно-демократических государств, и социалистического мира), реализация которой чревата социальными катаклизмами и нравственным вырождением, осуществил американский мыслитель и прозаик К. Воннегут.

Общемировые негативные тенденции, многократно усиленные тотальной духовной несвободой как в целом общества, так и в научном корпусе, проявились наиболее отчетливо в эти годы именно в развитии советской науки. Деструктивные процессы в области культуры и социально-гуманитарной мысли, начавшиеся практически с момента прихода большевиков к власти, в конце 20 – начале 30-х годов ХХ века захватили практически все отрасли советской науки. К концу 20-х годов начали сворачиваться до того интенсивно развивавшиеся исследования в области общей социологии, объявленной «буржуазной псевдонаукой», несовместимой с единственно верным учением об обществе — историческим материализмом, и социологии труда, быта, социальной психологии, демографии и т. д.

Представление о масштабе деконструкции культуры, естественнонаучной и социально-гуманитарной мысли в стране в этот период можно составить по следующему отрывку из передовой статьи журнала «Естествознание и марксизм»: «Область теории никогда не была нейтральной, никогда не была лишена классовой основы. Сейчас, в период обострения классовой борьбы, в теории также проявляется сопротивление враждебных пролетариату классовых сил... Так, в теоретической экономике идеология враждебных пролетариату классов выражается в теориях Базаровых, Громанов, Сухановых, Кондратьевых, Рубиных и др. В литературе — в переверзевщине. В области философии мы имеем и открытые выступления явных идеалистов (Лосев, Нуцубидзе и другие) и скрытые формы борьбы с марксистско-ленинской философией под флагом асмусовщины, в виде псевдомарксистского течения Корнилова и его школы в психологии, в виде прикрытой, выступающей под маской ленинизма механистической по существу ревизии ленинизма Обухом и его школой в медицине. Мы имеем общее оживление механистов всех толков (Тимирязев, Варьяш, Обух, Корнилов и др.). В естествознании активизируются также витализм (биологи Берг, Гурвич), махизм (физик Френкель), конвенционализм (математики Каган, Богомолов)... Совершенно очевидно, что никакая теория, в особенности в условиях обостренной классовой борьбы, не может быть свободна от политики... Философия, естественные и математические науки так же партийны, как и науки экономические или исторические» [4, 3-4].

Очевидно, что тенденция идеологической вульгаризации всего эвристического комплекса страны невозможно свести к элементарной теории заговора, ее актуализации способствовало устоявшееся в широких слоях населения негативное восприятие науки как оторванной от народной жизни «высоколобой», «кабинетной», «городской», являющейся плодом «западной», «протестантской» культуры, не способной к особому — «русскому», «сельскому», опирающемуся на общее дело, объединяющее «ученых и неученых» в проекте преобразования природы и человека, освоению окружающих пространств. «Дополненный распространенным представлением о вине интеллигенции перед народом, постоянно проявляющимися сомнениями в ценности чистого культурного творчества, в частности в значимости «чистой науки», этот комплекс порождал амбивалентную установку по отношению к науке в отечественном общественном сознании. Послереволюционная атмосфера в определенной степени способствовала реактивации и актуализации этой установки, поскольку наличная наука и институциональные формы ее организации стали рассматриваться как продукт старого общества и культуры, новая же наука виделась как поприще деятельности поднятых революцией широких народных масс» [5, 44-55].

В условиях постреволюционного снятия каких бы то ни было ограничений на действие механизма вертикальной социокультурной динамики подобное восприятие науки, с одной стороны, активизирует творчество широких народных масс; создает климат, в котором нетривиальные научные и технические идеи, стоящие вне официальной науки, получают шанс на реализацию; зачастую воплощается в действительно важные дела; с другой — в деформированном социально-культурном контексте эта установка легко вульгаризируется, и порождаемые на ее фоне феномены «науки трудящихся» оборачиваются в движение против настоящей науки. Нечто подобное и произошло в 30 – 50-е годы ХХ века.

Общемировые негативные тенденции, многократно усиленные тотальной духовной несвободой как в целом общества, так и в научном корпусе, проявились наиболее отчетливо в эти годы именно в развитии советской науки. Поскольку критическое восприятие действительности, осознание науки как конститутивной компоненты развития социума, «одинаковой для всех времен, социальных сред и государственных образований», в которой «ищутся и вырисовываются новые формы научного братства… не зависит ни от эпохи, ни от общественного и государственного строя, ни от народности и языка, ни от индивидуальных различий» [6] — очевидно не способствовали становлению и поддержанию стабильности тоталитарной советской общественно-государственной системы.

Литература

1. Фихте И. Г. Несколько лекций о назначении ученого // Факты сознания. Назначение человека. Наукоучение / Под ред. В. Вандека. — Минск: Харвест, М.: Аст, 2000.

2. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. — М., 1955. — Т. 3.

3. Гессе Г. Игра в бисер / Пер. с нем. Д. Каравкиной и Вс. Розанова. Ред. перевода, комментарий и пер. стихов С. Аверинцева. — М.: Художественная литература, 1969.

4. За партийность в философии и естествознании // Естествознание и марксизм. — 1930. — № 2–3.

5. Алексеев П. В. Революция и научная интеллигенция. — М., 1987.

6. Вернадский В. И. Размышления натуралиста. Научная мысль как планетное явление. — Кн. 2. — М., 1977.