К.филол.н. И.А.Тютюнник

(Вятский государственный гуманитарный университет, Россия)

Роль Лондонского Королевского общества в зарождении и развитии предромантических идей в английской литературной критике XVIII века

XVIII век, по мнению многих исследователей (Д.Аткинса [2]; А.Боскера [6]; Д.Сейнтсбери [16]; Р.Уэллека [21]) в целом был веком, в котором преобладающем отношением был рационализм, при этом даже предвестники нового периода романтизма были стеснены старыми предрассудками. Вместе с тем, изменение отношения к доктрине подражания, которая в течение двух столетий оставалась доминирующей эстетической теорией и препятствовала развитию поэтического творчества, явилось одним из симптомов расширения критической точки зрения [6; 236], [2, 186].

Д.Аткинс выделяет несколько причин, способствовавших утверждению новой критической точки зрения: растущий интерес к произведения Лонгина; более тщательное знакомство с греческой научной мыслью и искусством; внимание к старинным балладам; к древнееврейской поэзии, древне-норманским, уэльским и шотландским поэмам, также как к произведениям Чосера, Шекспира, Мильтона; более широкое применение исторических и психологических методов в решении литературно-критической проблем; попытки исторического подхода и эстетических изысканий при анализе поэзии и родственных видов искусства [2; 186].

В стимулировании литературного воображения и разработке теорий оригинальн ости в конце XVII-XVIII веков (и это отмечают М.Баридон [2; 778], П.Роджерс [99; 196], Филлипс [13; 47-48] особая роль принадлежала науке, поскольку именно экспериментальная наука предоставила писателям, поэтам и критикам новый материал для развития ума и воображения. По мнению М.Баридона, «отношение литературной критики к научному движению проливает свет на логический характер этой эволюции и также объясняет, почему научные исследования, проводимые учеными, находят отголосок в силе воображения тех, кто наблюдает мир другим способом» [4; 797].

Задолго до появления известного трактата Э.Юнга «Размышления об оригинальном сочинении» [22] поэты и писатели XVII в., размышляя об оригинальности авторов и их произведений, рассматривали науку как один из потенциально богатых источников для тех, кто искал освобождения от старых догматических правил в оригинальном творчестве.

Достижения ученых и их смелость в решении научных проблем, отсутствие подобострастия перед авторитетами вызывали огромное восхищение среди поэтов, борющихся с бременем старых традиций. Ньютон, Гарвей и другие, менее известные, ученые превозносились их литературными современниками за интеллектуальную свободу и оригинальность научных исследований. В связи с этим необходимо отметить роль Королевского Общества, «Философские протоколы» которого имели большое значение, поскольку защищали метод научного наблюдения.

Истории создания и деятельности Королевского общества посвящены работы Эдварда Невилла да Коста Андрейда (Edward Neville da Costa Andrade) [1]; Дуайта Аткинсона (Dwight Atkinson) [2]; Томаса Берча (Thonas Birch) [5]; Мэри Луизы Глисон (Mary Louise Gleason) [8]; Майкла Хантера (Michael Hunter) [9; 54]; Генри Джорджа Лайонса (Henry George Lyons) [11]; Роджера Майлса (Roger B. Miles) [12]; Марджери Первер (Margery Purver) [14]; Барбары Шапиро (Barbara J. Shapiro) [17]; Томаса Спрата (Thomas Sprat) [18]; Томаса Томсона (Thomas Thomson) [19]; Чарлза Ричарда Велда (Charles Richard Weld) [20] и др.

Лондонское Королевское общество (The Royal Society of London), созданное 28 ноября 1660 года, являлось социальным проявлением растущего интереса к натурфилософии среди образованных слоев общества XVII века. Цель общества заключалась в развитии знаний о природе и «полезных искусствах» при помощи наблюдения и эксперимента. Королевское общество принимало в свои ряды людей, исходя из трех критериев: происхождения, образованности и остроумия. Благородное происхождение (birth) являлось наиболее ценным качеством. В хартии Королевского общества отмечалось, что люди благородного происхождения должны приниматься без прохождения процедуры голосования и сразу становиться почетными членами общества.

Однако образованность или ученость (learning) ценилась не меньше, чем происхождение. Практически все священнослужители, принимавшие активное участие в заседаниях Королевского общества, имели университетское образование.

Третьим желаемым качеством являлось остроумие (wit). Как отмечает Р.Майлз, ученость была признаком остроумия, однако в отличие от учености остроумие являлось интеллектуальной способностью, а не приобретенным навыком. Остроумие, в отличие от учености, нельзя было развить [12; 10].

Примечательно, что Карл П приказал Королевскому обществу принимать в свои ряды людей независимо от их статуса или образования, если они считались остроумными. Одним из таких людей был Томас Бейкер. Окончив Оксфорд в 1647 году, он начал работать священником в Дейвоне и никто так и не узнал бы о его математических достижениях, если бы не член Королевского общества Джон Коллинз, который был настолько поражен математическими исследованиями Бейкера, что предложил Королевскому обществу опубликовать одну из его работ. Работа «Геометрический ключ» была опубликована, и в тот же год Бейкер был принят в члены Королевского общества.

Джон Уилкинс был одним из основателей Королевского общества и его ярким и активным представителем. Он сделал больше, чем кто-либо еще для привлечения внимания к натурфилософии. Он старался заинтересовать научными исследованиями широкую публику. Будучи ректором одного из колледжей Оксфорда в 1650-е гг. Уилкинс сделал колледж Меккой натурфилософии. В 1660-е гг. он способствовал созданию Королевского общества, где впоследствии стал занимать должность секретаря.

Кроме работы «Эссе о настоящем характере и философском языке» (An Essay Towards a Real Character And a Philosophical Language) он опубликовал основную часть своих работ в 1640-е годы. Его первая работа «Открытие мира на Луне. Или рассуждение, имеющее целью доказать, что, возможно, существует другой обитаемый мир на той планете» (The discovery of a World in the Moon. Or, A Discourse Tending, To Prove, that ‘tis Probable there may be another habitable World in that Planet) была опубликована в 1638 году. В данном исследовании Уилкинс приводит доводы, что Луна не светящееся тело, а планета, подобная Земле.

Два года спустя Уилкинс опубликовал работу «Рассуждение, касающееся новой планеты. С намерением доказать, что, возможно, наша Земля - одна из планет» (A Discourse concerning A New Planet. Tending to prove, that ’tis probable our Earth is one of the Planets, 1640), которая раскрыла англо-говорящей аудитории космические теории Коперника, Кеплера и Галилея.

В своей следующей работе «Ртутный аппарат, или тайный и быстрый передатчик сообщений: Показывающий, как человек может тайно и быстро передавать мысли своему другу на любое расстояние» (Mercury, or the Secret and Swift Messenger: Showing, how a man may with Privacy and Speech communicate his thoughts to a Friend at any distance), опубликованной в 1641 году, Уилкинс обратился к проблеме общения. Он не только поднял тему практического использования шифров и кодов для сохранения тайны сообщения, но также затронул проблему природы общения и языка, дав оценку теорий о естественном языке Роберта Фладда и других.

Уилкинс соглашался c теоретиками естественного языка в том, что язык стал испорченным, поскольку не отражал природы вещей. И как и они, Уилкинс предполагал, что этот язык появился в языке из-за Библии. Теоретики надеялись, что язык сможет отобразить природу, как только язык Адама будет восстановлен. По их мнению, как только словарный запас и грамматика того языка будут известны, не будет разницы между тем, что сказано и как это сказано.

Уилкинс отверг данную точку зрения. Его подход был аналитическим. Вместо того, чтобы искать принципы построения Адамового языка в надежде получить знания о мире, Уилкинс предположил, что человек уже обладал некоторым знанием о мире, и в работе «Эссе, касающееся настоящего характера и философского языка» (1668; Essay Towards a Real Character and a Philosophical Language) он попытался сконструировать язык, в котором все значения были бы эквивалентны тому первоначальному миру. Такой язык будет продолжать развиваться, как и человеческое знание о мире, так что со временем этот язык будет приближен к первоначальному языку, на котором говорил Адам.

Последняя научная работа Уилкинса, опубликованная до того, как он стал ректором Уодхемского колледжа Оксфорда (Wadham College), называлась «Математическое волшебство» (Mathematical Magic) и была опубликована в 1648 году. Как следует из названия, Уилкинс не стремился показать теоретические преимущества геометрии или алгебры. Его задачей было указать на «чудесное» в практическом применении механических устройств, где действие можно было понять, лишь обратившись к математике. Он надеялся на то, что подобное обращение к математике пробудит интерес среди широкого круга образованных людей, в том числе и людей искусства. Он стремился вызвать удивление, а не объяснять читателю все математические расчеты.

Он обсуждал такие простые приспособления, как маятник, круг, винт, рычаг, и снабжал свои объяснения иллюстрациями, показывающими невероятное практическое применение домашних предметов. Уилкинс, например, заявлял, что сочетание данных агрегатов могло бы обладать «бесконечной силой», достаточной для того, чтобы вытащить из земли дуб с корнями при помощи волоса, поднять его соломинкой и отбросить, лишь дунув на него.

Кроме того, Уилкинс обсуждал такие вещи, как летающие машины, вечное движение, статуи, которые двигались и разговаривали, искусственных пауков, подражающих птичьим трелям, корабли, передвигающиеся по степи, субмарины и Архимедов узел. У Уилкинса была возможность продемонстрировать некоторые из своих чудес, описанные в «Математическом чуде». В колледже Уодхем, куда он был назначен ректором в 1648 году, для всеобщего обозрения в саду были выставлены такие волшебные вещи, как полая статуя, которая разговаривала, ульи, мед из которых можно было достать, не повредив колосник, водопровод и удивительные и полезные растения.

Уилкинс участвовал в образовании экспериментального Оксфордского клуба, который собирался в Уодхеме во времена его правления и привлекал таких известных личностей как Уолтер Поуп, Лоуренс Рук, Вильям Нил, Томас Спрат, Роберт Бойль, Джон Локк, Уильям Пети и Кристофер Рен.

Уилкинс оставался на посту ректора до 1659 года, после чего перешел в Кембридж на должность магистра. И хотя его пребывание в Кембридже было недолгим, завязанные контакты оказались полезными для создания в 1660 году Королевского общества.

За время пребывания на посту секретаря Королевского общества Уилкинс пишет работу «Эссе относительно настоящего характера и философского языка», в котором он опять обращается к вопросу, впервые затронутом в «Ртутном аппарате» (1641). Его план создать универсальный язык, который избежит ошибок других языков, восхищал своей гениальностью, однако настоящий результат был далек от ожидаемого. Встретив непонимание в 1668 году, когда работа была напечатана, идея Уилкинса была совершенно забыта.

Среди тех, кто посещал собрания Королевского Общества и из первых уст слушал доклады о научных экспериментах, были писатели и поэты, некоторые из них отразили открытия общества в своих произведениях. Кроме того, в XVII-XVIII вв. научные статьи писались так, чтобы их можно было читать обычному образованному человеку: авторы старались не употреблять технические термины, а интерес читателя поддерживался описанием необычных явлений.

А.Каули (Abraham Cowley, 1618-1667), известный своей оригинальностью и пренебрежением к правилам, был одним из первых, кто проявил интерес к науке и предложил создать научную академию, которая предшествовала созданию Королевского Общества, содействуя тем самым практическому применению эмпиризма Бэкона, поскольку именно Бэкон способствовал свободе экспериментирования и негативно относился к авторитету древних. Оригинальность и независимость суждений в сочетании с научным духом Каули считал необходимыми для поэта.

В поэме «Муза» он подчеркивает, что оригинальность, а не знание величайших литературных произведений является основой настоящего творчества. Поэт, считает Каули, является не просто наследником и жертвой прошлого, он имеет большее сходство с Богом, величайшим и независимым из всех, потому что оба создают из ничего. Эта мысль повторится потом у Юнга в «Размышлениях об оригинальном сочинении», где он сравнивает гения с волшебником, божественно наполненным изнутри [22; § 171, P.44].

Для поэта, по мнению Каули, нет никаких ограничений. Он свободен настолько, насколько позволяют его способности. В своих комментариях к поэме Каули подробно развивает свою идею, отмечая, что наряду со всеми предметами, которые есть или могут быть, поэзия «создает свои собственные существа, такие как кентавры, сатиры, волшебники и т.д., создает свои собственные персонажи и действия в баснях, рыцарских романах, создает чудовищ, деревья, моря и другие нереальные предметы, которые могут действовать сверх возможностей своей природы, как, например, понимать и говорить» [7; 187]. Репутация Каули способствовала популяризации точки зрения значимости оригинального научного материала для поэта и нашла свое дальнейшее развитие в критической теории Э.Юнга.

Другой поэт-ученый, епископ Томас Спрат (Sprat), также приверженец этой точки зрения, попытался оживить искусство поэзии переносом оригинальности, порождаемой и вдохновляемой научными исследованиями. В своей работе «История Королевского Общества Лондона, для усовершенствования естественных знаний» (1667) он советует принять во внимание достижения ученых и использовать их результаты на благо своего собственного творчества. Для этого в «Историю Королевского Общества» он включил главу, озаглавленную «Эксперименты будут благотворны для наших остроумцев и писателей», в которой он указывает поэту способ, помогающий использовать последние достижения в науках, «раскрывая области оригинальности, в которые поэзия раньше не осмеливалась вступить» [18; 413].

Утверждая, что «величайший вид поэзии» - это тот, который вдохновляется «мастерством человеческих рук», поскольку состоит из образов, «которые, главным образом, наблюдаемы, и таких видимых вещей, которые знакомы человеческим умам» [18; 415], Спрат выделяет и другой вид поэзии, который воодушевляется динамично развивающейся природой, о чем позднее будет говорить Э.Юнг в своих «Размышлениях». Благодаря успехам науки, приоткрывающей секреты природы, последняя является и несомненно будет «одной из лучших и наиболее плодотворных почв для роста ума» [18; 416], - утверждает Спрат и подчеркивает явные преимущества современных писателей по сравнению с древними, которым природа предлагала мало того, что было оригинальным или вдохновляющим. (Эта мысль также будет развита в дальнейшем в трактате Э.Юнга, подчеркивающим преимущества современных писателей в поисках оригинальности).

«Творения Природы, - пишет Спрат, - одни из самых лучших и наиболее плодородных почв для роста остроумия» [18; .415]. Древние знали так мало о природе, что они разрушили силу образов через явное повторение: «Они устали от Солнца и Луны и Звезд с их Образами, больше, чем они представляют, что они устали от своих повседневных путешествий» [18; 415]. В связи с возрастающим интересом к науке, поощряемым Королевским обществом, новые открытия, по мнению Спрата, могут снабдить новыми образами, «которые могут освободить своих собратьев - творений от того, что они долго несли бремя одни, и в течение длительного времени были раздражены фантазиями поэтов» [18; 416].

Кроме количественных преимуществ новизны и безграничного разнообразия, такая образность будет содержать естественное качественное преимущество, поскольку будет понятна всем, так как происходит «от вещей, которые поступают в Чувства всех людей», - считает Спрат. Кроме того, это будет производить «наиболее сильное впечатление на Воображение», потому что его источники затрагивают даже их Глаза» [18; 416].

Рассматривая этот аспект, Спрат надеется, что «остроумцы и шутники» воздержатся от своих нападок на новую философию науки, «поскольку сейчас они могут видеть, что их интерес совпадает с интересом Королевского общества; и что если они будут против поддержки Экспериментов, они лишают себя наиболее благодатного предмета Воображения» [18; 417].

Кроме того, Спрат и Королевское общество обратились с призывом к союзникам среди литераторов, предлагая создать по французскому образцу Литературную академию как приложение к научной группе. По мнению Спрата, Академия должна была сыграть решающую роль в развитии английского языка. Предположив, что «остроумная» образность должна сочетать новизну с уже известным в такой манере, чтобы «произвести сильное и заметное впечатление на ум», Спрат переходит к каталогизации и анализу возможных источников образности, среди которых называет «басни, религии древних, гражданские истории всех стран», обычаи, Библию, естественные науки, нравы людей, некоторые произведения искусства, творения Природы» [18; 414].

Сущность анализа Спрата состоит в том, что самые лучшие образы, помимо точности метафорического сравнения, сами содержат «факт» или «истину». Рассуждая о древней мифологии, Спрат высказывает точку зрения о ее несовершенстве, поскольку мифы были лишь вымыслом. По его мнению, история предпочтительнее, т.к. она правдива, хотя, как замечает Спрат, англичане лишь начали использовать свои хроники в поэтических целях, хотя преуспели в рассмотрении человеческих характеров [18; 414]. В своей работе Спрат неоднократно говорит и о превосходстве английской нации. Рассуждая о Париже как центре галантности, искусства речи и образования, он вместе с тем подчеркивает, что «только один Лондон обладает множеством других преимуществ без каких-либо неудобств» [18; 87]. Спрат даже призывает самих французов быть свидетелями английского превосходства: «Страна, которая находится рядом с Англией – это Франция: и она также ближайшая к ней в своем рвении к экспериментам. Королевское общество было любезно приглашено Парижской французской академией к взаимной переписке: в этом приглашении, - подчеркивает Спрат, - есть одно выражение, которое не следует умалчивать: то, что они признают, что Английская Нация имеет множество преимуществ, т.к. пропагандирует Настоящую Философию, которую хотят все другие» [18; 125-126].

Отмечая, что дух науки распространяется по миру, Спрат настойчиво патриотичен, говоря о том, что Общество должно добиться успехов, потому что оно констатирует «настоящий господствующий Гений Английской Нации» [18; 78]; и в случае если английская церковь будет против научных исследований, она будет противостоять «настоящему Гению этой Нации… настоящему исследовательскому характеру этого Века» [18; 372]. «Гений Нации сам неотвратимо вдохновляет научное открытие» [18; 150].

Действительно, говорит Спрат, если «может существовать истинный характер исследовательского духа любой нации под небесами: тогда, конечно, это должно быть приписано нашим соотечественникам: они, в целом, обладают непритворной искренностью, они обладают качествами, средними между сдержанной утонченностью южан и грубой неотесанностью северян … . Так что даже состояние нашего климата, воздуха, влияние небес, состав английской крови…, кажется, соединяются с трудами Королевского общества, чтобы воздать должное нашей Стране, Земле Экспериментальных Знаний» [18; 114]. Это почти мистическое чувство национального единства духа найдет свой отклик в работах предромантиков.

Спрат достаточно оптимистичен относительно оригинальных тем для поэтов в будущем. Его вера основывается на том, что благодаря достижениям науки, постепенно раскрывающей новые секреты и разгадывающей старые тайны, в поэзии, которую наука будет и должна вдохновлять, оригинальность обеспечена. Размышления Спрата о той роли, которую наука может сыграть в оживлении поэзии, вводят новые идеи о предмете оригинальности поэзии, одним из которых является естественная поэзия, в которой детали и разнообразие природы будут иметь независимую и непреходящую ценность, тем самым поощряя поэтов взглянуть в лицо природы в ее бесконечном разнообразии для своего вдохновения. [18; 417].

Таким образом, уже в конце XVII века в работах членов Королевского общества выдвигаются идеи об изменяющейся природе как источнике творческого вдохновения и оригинальности, а также способности поэта создавать свои миры, своих персонажей, что найдет свое дальнейшее развитие в работах предромантиков.

Литература

1. Andrade, Edward Neville da Costa. A brief history of the Royal Society [Текст] / Edward Neville da Costa Andrade. – London: Royal Society, 1960. – V, 28 p.

2. Atkins, John William Hay. English literary Criticism: 17^th and 18^th Centuries [Текст] / John William Hay Atkins. – London: Methuen & Co., 1966. – 383 p.

3. Aktinson Dwight. Scientific discourse in sociohistorical context: the Philosophical Transactions of the Royal Society of London, 1675-1975 [Текст] / Dwight Atkinson. – Manwah NJ: Lawrence Erlbaum, 1999. – XXXI, 208 p.

4. Birch, Thomas. The history of the Royal Society of London [Текст]: In 4 vls. / Thomas Birch. – London, 1756-1757 (512, 501, 520, 558 p.) (Facsimile reprints. New York: Johnson, 1968; Bruxelles: Culture et Civilisation, 1967-1968).

5. Bosker, Aisso. Literary Criticism in the Age of Johnson [Текст] / Aisso Bosker. – 2e ed., rev. – New York: Gardian Preass, 1970. – X, 345 p.

6. Bosker, Aisso. Literary Criticism in the Age of Johnson [Текст] / Aisso Bosker. – 2e ed., rev. – New York: Gardian Preass, 1970. – X, 345 p.

7. Cowley, A. Poems [Текст] / A.Cowley / Text ed. by A.R.Waller. – Cambridge: University Press, 1905. – IV, 466 p. – (Cambridge English Classisc).

8. Gleason, Mary Louise. The Royal Society of London: years of reform, 1827-1847 [Текст] / Mary Louse Gleason. – New York NY; London: Garland, 1991. – IX, 532 p.

9. Hunter, Michael. Establishing the New Science: the experience of the early Royal Society [Текст] / Michael Hunter. – Woodbridge: Boydell Press, 1989. – XIV, 382 p.

10. Hunter Michael. The Royal Society and its Fellows, 1660-1700: the morphology of an early scientific institution [Текст] / Michael Hunter. 2^nd ed. – Chalfont St.Giles: British Society for the History of Science, 1994. – IX, 291 p.

11. Lyons, Henry George. The Royal Society. 1660-1940: a history of its administration under its Charters [Текст] / Henry George Lyons. – Cambridge, 1944. – X, 354 p. (Facsimile reprint. Westport CT. London: Greenwood, 1968).

12. Miles, Rogers B. Science, religion and belief: the clerical virtuosi of the Royal Society of London. 1660-1687. – New York NY: Peter Lang, 1992. – 207 p.

13. Phillips, Patricia. The Adventurous Muse: Theories of Originality in English Poetics 1650-1760 [Текст] / Patricia Phillips. – Uppsala: Uppsala University, 1984. – XII, 163 p. (Series: Studia anglistica upsaliensia; 53).

14. Purver, Margery. The Royal Society: concept and creation [Текст] / Margery Purver. – London: Routledge, 1967. – XVIII, 246 p.

15. Rogers, Pat. The Context of English Literature. The Eighteenth Century [Текст] / Pat Rogers. – London: Meshuen & Co LTD, 1978. – XV, 246 p.

16. Saintsbury, George. A History of English Criticism [Текст] / George Saintsbury. – Edinburgh: W.Blackwood, 1962. – XIII, 551 p.

17. Shapiro, Barbara J, Probability and Certainly in Seventeenth-Century. England: A study of the relationships between natural science, religion, history, law, and literature [Текст] / Barbara J.Shapiro. – Princeton NJ: Princeton University Press, 1983. – 347 р.

18. Sprat, Thomas. History of the Royal Society [Текст] / Thomas Sprat. – St.-Louis., Mo: Washington University Studies; London: Routledge & Kegan Paul, 1959. – XXXII, 428 p. (Series: Washington University Studies).

19. Thomson, Thomas. History of the Royal Society, from its institution to the end of the eighteenth century [Текст] / Thomas Thomson. – London, 1812. – VIII, 553, XCI p.

20. Weld, Charles Richard. A history of the Royal Society, with memoirs of the Presidents [Текст] / Charles Richard Weld. – London, 1848. (2 vls: XX, 527 p.; VIII, 611 p.) (Facsimile reprint. Salem NH: Ayer, 1975).

21. Wellek, René. A History of Modern Criticism: 1750-1900 [Текст] / Rene Wellek. – Cambridge: Cambrigde University Press, 1981. – V.1: The Later Eighteenth Century. – VII, 358 p.

22. Young, Edward. Conjectures on Original Composition. In a letter to the Author of Sir Charles Grandison [Текст] / Edward Young. – London: A.Millar and R. and J.Dodsley, 1759. Переиздание: - Toronto: the University of Toronto, 1996. – 114 р.