Е.А.Гусева

А.И.Клишин

РОЛЬ НЕНОРМАТИВНОЙ ЛЕКСИКИ В ЯЗЫКОВОЙ

КОММУНИКАЦИИ

Предметом рассмотрения в статье является место, удельный вес и формы использования ненормативной лексики (НКЛ) в русской художественной литературе, а также в современной речи русскоязычного социума. Под термином НКЛ понимается ограниченная номенклатура табуированных языковых единиц, с которыми в сознании социума связан комплекс отрицательных ассоциаций. В данной публикации преследуется следующие цели:

- показ предметных ситуаций, описываемых в художественной литературе, где используется НКЛ;

- выявление языковых средств, выражающих элементы НКЛ;

- определение причин использования НКЛ.

Социальной болезнью ХХ-ХХ1 вв. на советском и постсоветском пространстве стало полуязычие, переходящее в безъязычие. Девизом этой ситуации стало выражение в его буквальном смысле «Нет слов». На самом деле слова есть, но большинство из них составляет сферу ненормативной лексики. В последнее десятилетие использование НКЛ в бытовом общении стало почти привычкой, особенно у молодых людей. В каком-то смысле это обстоятельство свидетельствует о национальной деградации, которая сказалась прежде всего на языке.

Поскольку все сферы общественной деятельности (экономическая, политическая, этическая, эстетическая) и уровни общественного сознания переплетаются и неразрывно связаны друг с другом, то их взаимодействие обязательно сказывается и на формах и содержании коммуникаций в социуме.

Взаимоотношения людей в литературных произведениях проявляются не только в их поступках по отношению друг к другу, но и в процессе вербальной коммуникации, проявляющейся в диалогах и монологах, в том числе и внутренних. Разумеется, все богатство литературных произведений сводится не только к описанию с помощью художественных средств взаимоотношений между персонажами, но и их позиций по отношению к повествуемым событиям и явлениям.

Обратимся к отдельным примерам в русской классической литературе. В «Мертвых душах» Н.В.Гоголя содержится эпизод, описывающий поспешный отъезд Чичикова из дома Ноздрёва. Писатель описывает внутреннее состояние Чичикова следующим образом: «Эх, какую баню задал! Смотри какой!» Тут было много посулено Ноздреву всяких нелегких и сильных желаний; попались даже и нехорошие слова. Что же делать? Русский человек, да ещё и в сердцах.»(1)

На страницах бессмертной поэмы Гоголя можно встретить и другие эпизоды, свидетельствующие о том, что может сказать «русский человек, да ещё и в сердцах». Так, Собакевич, толкуя с Чичиковым о просвещении, произносит следующую фразу: «просвещенье, просвещенье, а это просвещенье – фук! Сказал бы и другое слово, да вот только за столом неприлично.»(2) Когда Чичиков, отъехав от Собакевича, спрашивает у попавшегося ему навстречу крестьянина, как проехать к Плюшкину, тот, сначала затруднившись вопросом, наконец, говорит: «А! заплатанной, заплатанной! Было им прибавлено и существительное к слову «заплатанной», очень удачное, но неупотребительное в светском разговоре, а поэтому мы его пропустим.»(3)

На основе этих трех эпизодов можно заключить, что, во-первых, НКЛ употребляется аллюзивно (от лат. аllusiо намек ), во-вторых такого рода лексика содержится в словарном запасе представителей разных сословий – от крестьянина до помещика, в третьих, она не вызывает негативного отношения у персонажей поэмы. Например, Чичиков, услышав характеристику Плюшкина из уст крестьянина, «усмехался, сидя в бричке».(4). Да и сам Гоголь признает, что существительное, произнесенное крестьянином, было метким. «Выражается сильно российский народ», подмечает, видимо, с добродушной усмешкой и сам автор поэмы.

Если перелистывать страницы классической литературы далее, то в «Войне и мире» можно найти реплику Кутузова по поводу плененных французов: «Пока они были сильны, мы их не жалели, а теперь и пожалеть можно. Тоже и они люди. А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и … в г…, - вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура солдат». (5)

В приведенном текстовом отрезке НКЛ выражена инициально, т.е. с помощью начальных букв слов, относящихся к лексике данного рода. Аналогичный способ выражения данной лексики встречается и в поэзии В.В. Маяковского. В поэме «Во весь голос» В.В. Маяковский, отстаивая своё понимание целей и задач художественного творчества в частности, заявляет:

«Неважная честь,

чтоб из этаких роз

мои изваяния

высились по скверам,

где б… с хулиганом

да сифилис». (6)

Впрочем употребление НКЛ фиксируется не только в процитированных здесь фрагментах классической литературы, но и в устной, бытовой речи, свойственной повседневной действительности. В этой связи следует упомянуть эпизод встречи Л.Н. Толстого, А.П. Чехова, А.М. Горького.

Беседуя с А.М. Горьким Л.Н. Толстой употреблял лексику крестьян-хлебопашцев, жизнь которых была далеко не безоблачна. А.М. Горький испытал, при этом разговоре, как сейчас выразились бы, некий душевный дискомфорт, слыша из уст великого писателя слова подобного рода. А.М. Горький полагал, что поскольку он человек из народа, знакомый с самым дном жизни, то и лексику Л.Н. Толстой использовал ту, что, по его мнению, должна была быть понятна ему, Горькому.

Говоря о современной литературе, в том числе и о некоторых художественных фильмах, можно указать на наличие в современной культуре произведенияй, где лексика обсуждаемого типа употребляется теперь уже эксплицитно, так сказать, в открытом виде.

Итак, что касается языковых форм, обозначающих слова, относящиеся к НКЛ, то на основе отдельных примеров из литературных произведений можно заключить, что употребление НКЛ, начиная с гоголевских времен и заканчивая современным этапом, значительно прогрессировало, Если в недалеком прошлом ПКЛ выражалась аллюзивно и инициально, то на современном этапе в художественных произведениях часто можно встретить эксплицитное употребление НКЛ.

Истоки этого процесса лежат в не столь уж далеком прошлом. И А.Солженицын, и Д.Лихачев писали о том, что в лагерях, в первую очередь, расстреливали, тех, кто не употреблял ненормативную лексику. Это было связано с мифологическим разделением на своих – чужих. Свои – те, кто употребляет ненормативную лексику, чужие – не употребляют, поэтому их надо уничтожать. Это был легкий, поверхностный, но вполне эффективный для палачей признак распознавания чужих. Хорошо известно, мифология живуча, и цивилизованные люди сплошь и рядом попадают во власть мифов. Мифологические образы «прорастают» в современных культурах как способ ориентации в мире, не требующий рациональных усилий для его освоения. Одной из самых древних характеристик мифологического сознания было разделение древнего сообщества на своих (соплеменников – друзей) и чужих (врагов). Поэтому в условиях определенного типа идеологии лексический признак распознавания чужих стал чрезвычайно «эффективным» для палачей.

Настоящим бедствием современной молодежной (и не только молодежной) речи является использование НКЛ. Подобного рода выражения представляют собой одну из форм инвективы – так называют филологи оскорбительные и непристойные обороты речи. Инвектива выступала и выступает как самый легкий и доступный способ освободиться от давления культурных норм, снять напряжение, вызванное трудностями их соблюдения, и получить временную психическую разрядку.

Однако в настоящее время сквернословие в значительной степени утратило свое первоначальное значение. Когда чуть ли не каждое второе или третье слово в разговоре молодых людей является непристойным, то их смысл не имеет никакого значения ни для того, кто его произносит, ни для того, кто слушает. К ним обращаются не с целью обругать, унизить или нанести оскорбление. Такие слова либо вообще ничего не означают и употребляются «для связки», заполнения пауз, либо служат своего рода «клапанами» для выпуска эмоций, либо заменяют собой «нормальные» слова, которые говорящий по каким-то причинам просто не в состоянии найти в своем словарном запасе. Насыщение речи такой лексикой непосредственно свидетельствует о слабом развитии вербального интеллекта и скудности словарного запаса. Но ведь не только малообразованные люди пользуются этой лексикой. Почему так происходит?

Можно предположить, что использование НКЛ выполняет функцию эмоциональной разрядки, необходимой любому человеку, испытывающему давление различных общественных структур (в том числе и властных). Однако границы этой разрядки в последнее время явно нарушены. Вместо эмоционально-смеховой роли использование НКЛ стало «органической» частью обыденного освоения действительности..

Представляется, что выяснение причин замены обыденного языка НКЛ следует искать в социокультурном анализе языковых коммуникаций.

Исторические корни использования НКЛ были исследованы М.М.Бахтиным, Ю.М.Лотманом, В.Я.Проппом и др. в работах, посвященных народной, карнавальной, смеховой культуре, сложившейся в средневековье. Карнавальный смех в сочетании с бранью, по мнению М.М.Бахтина, был связан с преодолением страха перед авторитарной силой: «все грозное становится смешным». Смеховая культура являлась в народном мироощущении оппозицией серьезности, официальности и, как правило, лживости государственной идеологии.

М.М.Бахтин показал, что необходимость постоянного следования нормативам культуры закономерно порождает потребность хотя бы в кратковременном нарушении их, выходе из рамок добропорядочного, размеренного повседневного «культурного поведения». Эта потребность реализуется в карнавале – символическом бунте против культуры. «Карнавальная жизнь» - хаос, разгул, потеха, оргия – санкционированное нормами культуры время забвения этих норм.

Можно предположить, что весь мир языка можно расположить в трех сферах (7 (Г.Гусейнов. Знание-Сила, №1. 1989)

- высокий;

- обыденный;

- низкий.

Высокая сфера занимается языковыми формами, обращенными к высшим силам (клятва, молитва). Язык этой сферы – возвышенный, малоупотребимый в обыденной практике.

Низкая сфера оперирует, как правило, проклятьями, выраженными в НКЛ.

Нормальное речевое общение адекватно только в том случае, когда говорящий ничего не берет из высокой и низкой языковых сфер, они заповедны. Культурная традиция языкового общения сосредотачивается в этой срединной сфере, прибегая к заимствованиям из других сфер только в случаях крайней необходимости (божиться, клясться, ругаться и т.п.). Тогда выражения, например, «Богом клянусь» или «Черт подери» воспринимаются не просто как связка, а как правдивое выражение эмоций.

В общественном сознании с 20-х гг. ХХ в. стойко сформировалось представление о ложности протокольных, государственных идеологических высказываний, выраженных на языке высокой языковой сферы. Возникает недоверие к истине текста и уважение к истине подтекста и, как следствие этого, поиск эмоциональной истинности в низкой языковой сфере.

Истинность присутствует в низкой языковой сфере, так как изначально в ней зоологическое, становясь запретным, бунтует против социального. Обыденной языковой сфере не хватает адекватных коммуникативных средств, чтобы выразить тревоги, желания, радости и т.п.

На самом деле ситуация не столь безобидна и находится не только в коммуникативной сфере. Дело в том, что многие сложные конфликтные социальные ситуации могут быть разрешены на вербальном уровне. Однако в случае полуязычной коммуникации, вербальный конфликт перерастает в насилие, так как рациональные и языковые способы его разрешения не могут быть использованы.