Филологические науки/2.Родной язык и литература

к.ф.н. Пашаева Т. Н.

Дагестанский государственный университет, Россия

«Таинственное» и реально-бытовое в повести

Е.П. Ростопчиной «Поединок»

Е.П. Ростопчина – поэт, прозаик и драматург, образованнейшая женщина своего времени, салон которой в 1830- 40-х годах посещают Жуковский, Вяземский, Одоевский, Соллогуб, Даргомыжский, Глинка, Лист и др. - близкий друг Лермонтова, хорошая знакомая Пушкина. Первое стихотворение ее – «Талисман» - было опубликовано в 1831 году в альманахе Дельвига «Северные цветы», а по поводу ее «Последнего цветка» («Московский наблюдатель») Вяземский писал А. Тургеневу: «Каковы стихи? Ты думаешь Бенедиктова? Могли бы быть Жуковского, Пушкина, Боратынского; уж, верно, не отказались бы они от них… Какое глубокое чувство, какая простота и сила в выражении и, между прочим, сколько женского!» (8, 276).

В 1838 году ее имя ставилось рядом с именем Пушкина. Белинский, например, писал: «Во 2 номере «Современника», кроме двух произведений Пушкина, можно заметить только одно, подписанное знакомыми публике буквами – «Г-ня Е. Р-на»; обо всех остальных было бы слишком невеликодушно со стороны рецензента даже и упоминать». Правда, чуть ниже он добавляет: «Между тем, вся поэзия графини Ростопчиной, так сказать, прикована к балу: даже встреча и знакомство с Пушкиным, как совершившееся на бале, есть собственно описание бала, которое более бы шло к письмо или статье в прозе, чем с рифмами» (8,55). Речь идет о стихотворении, посвященном Плетневу («Две встречи»), в котором Ростопчина описывает свои встречи с любимым поэтом Пушкиным:

Я помню, я помню другое свиданье:

На бале блестящем, в кипящем собранье,

Гордясь кавалером и об руку с ним,

Вмешалась я в танцы… и счастьем моим

В тот вечер прекрасный весь мир озлащался.

Он с нежным приветом ко мне обращался,

Он дружбой без лести меня ободрял,

Он дум моих тайну разведать желал… (8, 55)

П.А. Плетнев, поэт и друг Пушкина, писал о ней: «Она без сомнения первый поэт теперь на Руси»; «Она мне читала много новых стихов из рукописной книги своей – и я, признаюсь, поражен был, как часто ее стихи доходят до истинной, глубокой поэзии» (8, 276).

С.П. Шевырев, покоренный ее стихами, пишет в журнале «Москвитянин»: «Прочтите, наконец, это чудное «недоконченное шитье» - какой же мужчина подделывается под грацию недошитого коврика, этого немого свидетеля всех размышлений женщины о самой себе… Редко случалось нам в современной литературе нашей останавливаться на таком многомысленном стихотворении, в котором гениальная мысль женщины запечатлена сознание самой себя…» (8, 280). Так пишет он о стихах «Недоконченное шитье».

Особую страницу в жизни Е. Ростопчиной составляет связь с Лермонтовым, их дружба, встречи у Карамзиных, Одоевского, у нее самой. Провожая Лермонтова в очередную ссылку на Кавказ (а поэта мучали предчувствия, которые сбылись в полной мере), она пишет стихотворение «На дорогу», в котором выражает надежду:

И минет срок его изгнанья,

И он вернется невредим!

Творчество Ростопчиной неравноценно. Проза и драматургия, по оценкам современников, уступают по своим художественным достоинствам лирике (6, 199). И, тем не менее, она написала ряд произведений, не оставшихся незамеченными; в том числе и сборник «Очерки большого света» (1839 г.), куда вошли две повести – «Поединок» и «Чины и деньги».

Повесть «Поединок» возникает под влиянием петербургского круга, и особенно – В.Ф. Одоевского, который вместе с Ростопчиной в 1838-1841 годах был заинтересован «проблемами» «сверчувственного» в общемировоззренческом и фантастического – в литературном планах» (2, 225). Недаром именно ей Одоевский пишет известные свои письма «О привидениях, суеверных страхах, обманах чувств, магии, кабалистике, алхимии и других таинственных науках».

Творчество Ростопчиной «отличалось довольно устойчивым тяготением к сверхъестественному: достаточно указать хотя бы на повесть «Поединок» (1838 г.) с центральным эпизодом – предсказанием цыганки, наложившим отпечаток на всю судьбу героя, предопределившим его поведение и его гибель», - пишет исследователь В. Вацуро (2, 225). Мотивы предчувствия, фатальной предопределенности судьбы человека присутствуют в творчестве Ростопчиной и позже. Она находит «странное сближение» даже в цепи поэтических некрологов: А. Одоевского – на смерть Грибоедова, Лермонтова – на смерть А. Одоевского и своего – на смерть Лермонтова. Как же отразилась эта дружба с мистиком Одоевским в повести «Поединок»?

Отметим, что каких-либо серьезных исследований, посвященных творчеству Ростопчиной, нет. Что же касается данной повести, то она включена в сборник, изданный А. Немзером и названный им не без юмора (его же – вступительная статья и примечания): «Русская романтическая новелла». Тринадцать таинственных историй» (3). Тем самым ученый обозначил жанр этой повести – «таинственная». В книге же «Русская повесть Х1Х века» Р.В.Иезуитова относит ее к светским повестям (7, 197).

Попытаемся выявить корни и тенденции этого произведения и на основе текста определить ее жанровые особенности.

Даже при поверхностном чтении повести «Поединок» обнаруживается тесное соединение в ней черт светской и таинственной повестей. Цитаты из комедии Грибоедова «Горе от ума», обличающие московское дворянское общество, эпиграф из «Евгения Онегина» (о смерти Ленского), прямые цитаты из романа в стихах Пушкина, ситуация его же новеллы «Выстрел», реминисценции из своих и лермонтовских стихов, насыщенность романтической лексикой и эмоциональностью, - все это делает повесть типичной светской повестью 30-х годов Х1Х века. Сюжет ее напоминает светскую повесть Одоевского «Княжна Мими», только в роли главной героини у Ростопчиной выступает Валевич.

Построение повести напоминает русские романтические поэмы. Форма повествования – «рассказ в рассказе», а кроме того – в нее включены еще два рассказчика: Дольский (его письмо) и доктор (в эпилоге). Это тоже типичная композиция для повестей и рассказов этого времени.

Таким образом, можно выделить четыре субъекта повествования. Один из них – автор-повествователь, который ведет рассказ от 1-го лица, обращается к читателю, сообщает о своих вкусах («Мне по сердцу…»; «с вами говорю…» - 9, 235), иронизирует, рассуждает. Перед читателем предстает умный, начитанный, остроумный человек, легко и свободно включающий в свою речь тексты из «Онегина», «Горе от ума» (в Ш части в лирическом отступлении повествователь описывает «приход полка» в провинциальный город и оживление по этому поводу «матушек» и их дочерей-«патриоток», которые, как напоминает в сносках Ростопчина, «К военным людям так и льнут. А потому, что патриотки)». Он сообщает о «бестолковом переводе Виконта д Арленкура» байроновской поэмы. Слова «уездные барышни» напоминают пушкинский отрывок из «Барышни-крестьянки», с которым спорит повествователь, говоря о пошлости и убогости провинциальных девушек, превративших «прелестные поэмы» в «жалкие пародии» (9, 236). В отличие от «Повестей Белкина», в которых Пушкин добродушно посмеивается над провинциальным желанием выглядеть романтическим героем, автор «Поединка» не щадит общество О…(ской) губернии. Сплетни, интриги, танцы, сводничество – вот основной круг их интересов.

Автор великолепно знает и армейскую жизнь. В общий иронический стиль вписываются элементы физиологического очерка. Поэтика романтического направления, язык, с помощью которого описываются главные герои (типично романтические, с такими нарочито романтическими чертами, что кажутся подчас пародией), не диссонируют с подробной детальной обрисовкой кабинета Валевича, быта военных, их мечтаний и желаний, ожиданием писем в долгие зимние вечера и т.д. Чувствуется прекрасное знание материала. Некоторые строчки прямо перекликаются с лермонтовскими, к примеру там, где речь идет о повышении в чин: «Молодой юнкер горел нетерпением прочитать свое произведение в вожделенном «Инвалиде», чтобы немедленно надеть эполеты…» (9, 242).

Во множествах лирических отступлений (очень эмоциональных, по стилю напоминающих Карамзина и Жуковского) автор-повествователь (от 1-го лица) прямо говорит с читателем, обсуждая вопросы света, «обиды и чести» как источнике поединков. Высказывая отрицательное отношение к дуэлям, он пишет о том, что именно «ложное истолкование «обиды и чести» «породило зверское, губительное злоупотребление» (9, 244). Излишнее многословие, витиеватость стиля затрудняют чтение и замедляют действие.

Второй субъект повествования – это главный герой Валевич, с которым связана основная коллизия повести, очень напоминающая «Выстрел» Пушкина. В этой новелле тоже множество субъектов повествования, рассказывающих о событиях с разных позиция и точек зрения. Создается таким образом впечатление цельного мира. В «Повестях Белкина» возникает своего рода энциклопедическое представление о мире провинциального быта 1 половины Х1Х века (1). Кроме этого, рассказчики, имеющие разный социальный статус (что подчеркивает автор (Пушкин) обозначая, помимо инициалов, только род их занятий), выявляют социальный смысл, заложенный в каждой из повестей. В «Выстреле» праздная, бездельная, но полная романтических представлений о чести жизнь показана такой, какой ее представляет рассказчик, бывший гусар. Но об основном событии рассказывает также и граф, и сам Сильвио, и гусар, теперь уже подполковник в отставке. История одного человека приобретает объемность, полноту, историческую и психологическую глубину и достоверность. Иное развитие получает в «Выстреле» и тема судьбы. Противник Сильвио – граф, который так же, как и Дольский в «Поединке», является любимцем судьбы («Отроду не встречал счастливца столь блистательного», - говорит о нем Сильвио) и не противится ей, поэтому не боится смерти: «Он стал перед пистолетом, выбирая из фуражки спелые черешни и выплевывая косточки…». Причина ненависти Сильвио к графу одна – сословная зависть. Он видит в графе только то, что он «… молодой человек богатой и знатной фамилии…». То, чего Сильвио добивался огромным напряжением воли (в силу своего плебейского происхождения и невзрачной внешности), графу давалось само собой, даже личные качества, за деньги не покупаемые. («молодость, ум, красота, веселость»). Социальная ущемленность делает человека несправедливым, жестоким, нравственно калечит его, меняет всю его жизнь, внося в нее разлад и злобу. Только преодолев в себе эту сослоувную ненависть, Сильвио смог обрести спокойствие. И тогда он увидел жизнь других, смог пожалеть графа и его жену – и погиб в борьбе за общественное дело (4, 32-37).

Как видим, в «Поединке» множество сходных коллизий, но конфликты поставлены и решаются в другом ключе.

«Поединок» - это романтическая светская повесть, в которой решение основного конфликта усиливается введением мистического «таинственного».

Итак, главный герой – полковник Валевич – типичный романтический герой, воплощение темных демонических сил. Нагнетение романтических штампов (описание «запретного жилища», «причудливых обычаев странного Валевича», «высокого и бледного полковника, с седеющими черными кудрями и никогда не улыбающимся лицом» (9, 232), его удивительной комнаты) выглядит самопародией, то есть все кажется «слишком» и вот-вот может превратиться в пародию (особенно там, где описания почти совпадают с пушкинским «Выстрелом»). Но драматизм дальнейших событий, серьезный тон повествователя свидетельствуют о том, что повесть – не пародия, а вполне серьезное романтическое произведение о жизни светских людей.

«Тайна» плотно окружает героя: «Куда бы ни приходил Валевич с своим эскадроном, всюду его комната обивалась снизу доверху черным сукном. Его кровать имела совершенно вид и форму гроба и была из черного дерева, на винтах, чтобы удобнее складываться на дорогу. Над письменным столом, равно обит был черным, висел всегда пистолет, и ничья рука, кроме руки полковника, не прикасалась к нему… Пистолета не заряжали, не чистили; он был не любимым оружием, но таинственным залогом (подчеркнуто нами) чего-то давнишнего, 9, 232). Вспомним «Выстрел» Пушкина, где о Сильвио рассказчик сообщает: «…его обыкновенная угрюмость, крутой нрав и злой язык имели сильное влияние на молодые наши умы. Какая-то таинственность окружала его судьбу…». У Пушкина в дальнейшем весь этот «романтизм», вся «тайна» рассеиваются, и причины такого поведения оказываются далеко не мистическими. Здесь же нагнетение ужасного и таинственного продолжается: над пистолетом «вколачивался крючок, а на крючке висела пуля, приделанная к петле… виднелись на ней какие—то неизгладимые пятна; говорили, что это были следы запекшейся крови… На столе днем и ночью горела лампада, выделанная из человеческого черепа…» (9, 232). Все-таки в конце 30-х годов, после Пушкина, Одоевского, Павлова, этот текст выглядит пародийно. Кажется, что сейчас автор выдаст себя каким-то образом и посмеется вместе с читателем. Но это не так. Ужасы продолжают нагнетаться: «Сквозь отверстия (черепа – Т.Н.) проливалось унылое сияние, озарившее стоявшую за лампадой картину, голову молодого человека редкой красоты… Она была списана с мертвеца…» (9, 233). Дальнейший текст не оставляет сомнений в серьезности автора: удивительная красота юноши, в которой можно увидеть «силу, мысль, страсти…», «высокий лоб, полный идеальной чистоты» и т.д. и т.п., - во всем этом нет никакой иронии. Контрастное противопоставление двух героев – один воплощает зло, демоническую силу, другой – идеал, добро и любовь, красоту и обаяние – вводит читателя окончательно в романтический мир с его тайнами, роковыми страстями и судьбами.

Так же, как и граф в пушкинской новелле, Валевич – «баловень судьбы»: у него было все: и «красивый стан, и приятное лицо», «быстрый ум, истинное образование и отличное воспитание», «знатность…родства», связи, богатство… Так «чем же больна его душа?». В повествование «вторгается сам автор с намерением отделить своих героев от пушкинских, подчеркнуть их непохожесть», - пишет Р.В. Иезуитова (7, 100). Говоря о влиянии пушкинского «Евгения Онегина» на литературу 30-х годов, она отмечает: «В новой постановке проблемы взаимоотношения героя и среды, свойственной именно 30-ым годам, романтическая повесть оказалась способной усвоить опыт социально-психологического романа Пушкина, подвергнув вместе с тем своеобразной «романтизации» его ситуации и характеры. Воссозданная в пушкинском романе широкая панорама современной русской действительности… во многом определила обращение романтиков к современной теме» (7, 100).

Е. Ростопчина, - пишет далее исследовательница, - посвящает несколько страниц объяснению, чем ее герой Валевич не похож на Онегина: «Он не понимал разочарования, этой чумы наших времен…», «…не верил разочарованию – он называл сплином и хандрой здоровую мрачность мнимолюбящих. Что касается до эпикурейского пресыщения Чайльд-Гарольда и Онегиных, то он слишком уважал себя самого и потому не мог поставить себя в положение, в котором можно было когда-нибудь испытать его. Это казалось ему низко и ничтожно» (9, 240).

Но стремление «поспорить» с Пушкиным, перетолковать ситуации романа в стихах, приводят к «романтизации» всей обстановки, основного конфликта. В светской повести, с одной стороны, усиливается критическое начало (и оно связано с изображением «света»), с другой стороны, главный конфликт в ней – столкновение героя со светской средой - подается как «история души человеческой», как происходит это, например, в повестях Павлова (5, 35). Иногда этот психологизм создается еще и столкновением фабулы и сюжета (в «Именинах» Павлова, например), неожиданной развязкой.

Необычность Валевича, его удивительное мужество, необыкновенная храбрость («сражаясь как разъяренный лев, бросался опрометью в чащу сечи…»; «явно было, что Валевич искал смерти» (9, 240)) подготавливают читателя к неожиданному повороту. И когда напряжение достигает апогея (только в 7 части – последней и самой объемной), читатель наконец слушает рассказ героя, объяснение его тайны.

Язык героя практически ничем не отличается от языка повествователя: та же патетика, те же романтические художественные детали, эпитеты, описания, та же лексика; само мироощущение героя то же. Он сейчас, через много лет, осуждает себя, а потому и отношение теперь к светскому обществу у него критическое: «Теперь, когда годы и раскаяние преобразили во мне прежнего, старого человека, теперь без ужаса не могу вспомнить, с каким легкомыслием прославлял я дерзость, с какой уверенностью облекал убийство именем доблести! Поединок – это испытание, где сильный непременно понимает слабого, где виновный оправдывается кровью побежденного… - это убийство дневное, руководствуемой правилами!» (9, 250). Некоторые высказывания героя прямо совпадают с авторскими: «Станут сомневаться в вашей храбрости, в вашей чести – в чести…» и т. д. Валевич рассказывает о себе, как о типичном светском человеке, но уже с позиций себя «другого», прожившего жизнь, раскаявшегося. Отсюда – негативное отношение к светким интригам, играм, сплетням. Сюжет разворачивается так же, как в «Княжне Мими» Одоевского. Праздность, зависть, низость, подлость – вот истинное лицо света и у Одоевского, и у Ростопчиной. Свет не терпит ни чистоты, ни невинности. «Беспорочность» хороша только потому, что ее можно «обесславить», доброе имя – чтобы «прибить, как обвинительное клеймо, свое собственное имя, обвивающее тлетворным воспоминанием все, к чему оно коснется, - вечный, несмываемый позор жертвы раздается в ушах таких людей песнью торжества…» (9, 256). Таким образом, язык героя ( Валевича ) и автора абсолютно совпадает.

Мотив судьбы вводится в повесть вместе с появлением двух героев – Дольского и Юлии: «Странное сближение двух сердец, созданных друг другу весть подавать!»; «Они были преднаречены один другому…»; «Я задумался о тайнах предопределения и судьбы» (9, 259). В Валевиче появляется что-то печоринское (вспомним признание героя Лермонтова в зависти к Грушницкому): «Мне, закоренелому скептику в любви … мне раз случалось позавидовать восторженному и пылкому Алексею!» И далее: «Я проклинал печальный дар здравого рассудка… И мало-помалу досада овладевала мною, бесовское искушение западало мне в мысли…» (9, 262) и т.д. Постепенно герой начинает приобретать демонические черты: «Это такое сатанинское страдание…»; «видно, я создан с неполным сердцем! Но есть страсти, кроме любви, и те все кипели во мне, грозные, неукротимые» (9, 264).

Итак, месть из зависти – тема знакомая в романтических произведениях. И конфликт Дольского со светом по сути сводится к поединку его с Валевичем. Последний выступает в роли Демона «света», стремящегося погубить Ангела, чистого и доброго, олицетворения любви и красоты.

Кажется, что Валевич действует по собственной воле и, поскольку он является олицетворением зла, то, следовательно, он активнее и побеждает в этой неравной борьбе. Так же, как и в «Княжне Мими», где вмешательство старой девы, ханжи и сплетницы, распространение ею слухов о «связи» баронессы и Границкого становятся причиной смерти героев, точно так же и Валевич разрушает жизнь двух влюбленных, убивает прекрасного юношу. Но в своей повести Одоевский стремится объяснить «характер» Мими, понять мотивы ее поступков. Психологическое раскрытие характера Мими – рядового члена этого общества – становилось обвинением всему «свету»: ведь княжна не всегда была такою. Условия жизни, общества, где единственная цель женщины – выйти замуж, поставили ее в унизительное положение. А чтобы найти свое место, обрести прочное положение в «свете», она постепенно научилась сплетничать, интриговать.

В «Поединке» же психологического объяснения поступкам героев нет. Он – часть этого общества, и потому живет по его законам. Перерождение же его связано с мистическим, таинственным объяснением всему, что произошло.

Тема рока, судьбы, предопределения всегда интересовала современников Ростопчиной, особенно Лермонтова. Почти все значительные его произведения последних лет так или иначе разрабатывали этот мотив: драма «Маскарад», в которой все неумолимо приближает трагическую развязку; поэма «Демон», главный герой которой оказался «жертвой», орудием «божьего решения»; роман «Герой нашего времени» (особенно «Фаталист»), в котором вера в провидение не только не исключала для Лермонтова активного вмешательства в жизнь, но, напротив, предполагала свободу действия.

Валевич в «Поединке» и не подозревал, что оказался «слепым орудием» рока: «Мне, - пишет Дольский, - назначен миг судьбы моей в игре на жизнь и смерть… Случай ничего не может для меня сделать… Мой жребий определил мне погибнуть…».

Так судьба распорядилась двумя жизнями и, в отличие от Демона или Печорина, Дольский, а затем и Валевич смирились под ее ударами. В своем письме к Противнику Дольский, в полном согласии с традициями романтических новелл, определяет роль Валевича в том, что произошло: «Я встретил вас на пути моем как духа злобы…». Но, зная о своей судьбе, Дольский не нарушает клятвы, данной матери: никогда не участвовать в дуэлях. Ведь цыганка нагадала ему, что он умрет на поединке. «Но судьбы не обойдешь! Не миновать ее, когда непреклонное предопределение вписало свой приговор в скрижалях рока» (9, 289).

И тем не менее герой уверен: «Моя судьба завидна. Немного пожил я, но много, но искренно был любим» (9, 291).

Появившийся еще один рассказчик – доктор, фигура типичная в романтических повестях (вспомним повести «Маскарад» Павлова, «Космораму» и «Импровизатора» Одоевского) – под занавес, в эпилоге, сообщает о Юлии, которая, потеряв любимого, удалилась от света и стала затворницей. Важно, что «свет» так и не узнал причины поединка.

Итак, для чего же введено в эту светскую повесть «таинственное»? В разрешении основной коллизии это мистическое предсказание не играет значительной роли. Все бы произошло как будто бы точно так же. Ведь убили же на дуэли абсолютно невинного человека из-за интриг княжны Мими (у Одоевского). Но тогда «свет» выступил бы в роли рока (именно таким он выглядит в повести В. Соллогуба «Сережа»). В «Поединке» же две мотивировки случившегося: с одной стороны, безусловно – это «сети» «света», в которые попадает человек. Держат его крепко, «свет» не любит ничего выдающегося, оригинального. В него нельзя прийти по желанию, свободно. Но точно так же и уйти нельзя из него без объяснений: это скандал (вспомним Юлию, которой пришлось «прикинуться изуродованной», упав на балу, чтобы найти «предлог для вечного разрыва с большим светом» (9, 295)). С другой же стороны, Валевич не виноват в смерти Дольского: такова его судьба. Причем «таинственное» предсказание даже не вводится, как это обычно бывает в романтических новеллах, в «двойную мотивировку». Предсказание сбылось в точности, но герой не снимает с себя вины. Мотив рока, судьбы органичен бесовскому, фатальному быту светского общества и не противоречит ему ни по содержанию, ни по форме. Включенное в общеромантический способ познания мира, в данном случае светского общества, это фантастическое естественно вливается в «реальное» (которое по способу изображения не отличается от него). Поэтому «Поединок» Е. Ростопчиной – не фантастическая повесть, а скорее светская, мистическая новелла. Бытовые реалии «света» изображены здесь в романтическом ключе и составляют основное ее содержание.

Литература:

1.См. Берковский Н. Я. О повестях Белкина// Берковский Н. Я. О русской литературе. Л., 1985; Виноградов В. В. Стиль Пушкина. М., 1941.

2. Вацуро В.Э. Последняя повесть Лермонтова// М.Ю. Лермонтов. Исследования и материалы. Л., 1979.

3. Немзер А. Тринадцать таинственных историй// Русская романтическая новелла. М., 1989.

4. См. Пашаева Т. Н. «Повести Белкина» А. С. Пушкина как художественное целое. Сб. научных статей к 70-летию профессора Н. А. Горбанева. Махачкала, 2001.

5. См. Пашаева Т. Н. Н. Ф. Павлов и светская повесть 30-х годов ХIХ века. Махачкала, 2002.

6. Ранчин А. М. Ростопчина Е. П.// Русские писатели. Библиографический словарь в 2-х тт. Т. 2. М, 1990.

7. Русская повесть ХIХ века. История и проблематика жанра. Под ред. Б.С. Мейлаха. Л., 1973.

8. Ростопчина Е.П. Талисман. М., 1987.

9. Ростопчина Е.П. Поединок// Русская романтическая новелла. М., 1989. творческие процессы. Воронеж, 1973.