Алимбетова Р.В.
Таразский
государственный университет им. М.Х.Дулати
Сентенция как прием глубинного поэтического мышления
Роль
«высокого» чтения в процессе духовного роста человека трудно переоценить. Такое
чтение в отличие от просмотра легкой, развлекательной литературы требует
усилия. Великая культура, как и высочайшие горные вершины, не даются с ходу
любому пешеходу – нужно долго готовиться к их взятию.
Иосиф
Бродский – трудный поэт, его стихи не зря так высоко оценила Шведская Академия,
сделав его самым молодым Нобелевским лауреатом (в 47 лет). Его поэзия относится
к разряду «высокой» поэзии, и чтобы войти в его художественный мир, надо
овладеть «настоящим», т.е. понимающим чтением, которое «труд и
творчество»(В.Асмус), когда «душа обязана трудиться!» (Н.Заболоцкий), так как
«чтение – есть соучастие в творчестве» (М.Цветаева).
Чтобы
понять суть поэтического мышления и техники поэта, следует иметь представление
и о том, каким он был в жизни. В этом плане Бродский явил собой пример
абсолютной независимости. Уже в 14 лет он оставил школу, чтобы заняться
самообразованием, в 23 года сказал судье, собиравшемуся приговорить его за
«тунеядство», что его поэтический дар от Бога, а в Нобелевской речи подчеркнул,
что назначение поэзии – ее уникальность. От Анны Ахматовой он воспринял лучшие
традиции «серебряного века», воплотив их в конце века в неоакмеизме, а его
стихи великая Ахматова назвала волшебными. Бродский был одним из тех, кто еще в
60-е годы ХХ века порвал с представлением о том, что поэзия должна служить чему
бы то ни было, и пришел к пониманию ее как эстетической самодостаточной
ценности. Эта позиция резко выделила И.Бродского из всей плеяды молодых поэтов
в 60-х годов и сделала его наиболее полным выразителем нового поэтического
мышления. Бродский стал поэтом концентрированной мыслительной энергии. Мысль
его порождена словом, а не наоборот. Системные и окказиональные. Связи слов –
синонимия, омонимия, полисемия, метафоричность, ассоциативность, устойчивые
сочетания разворачиваются в цепочку образов… Иногда стихотворение возникает из
случайных совпадений, иногда в нем сплавляются контрастные стилистические
пласты языка, а чаще оно вводит нас в классическую эстетику, в метафизику
человеческого существования. Поэт верил в Язык и писал во славу его: Слушай,
дружина, враги и братие! / Все, что творил я, творил не ради я / Славы в эпоху
кино и радио, / Но ради речи родной, словесности. / За каковое раденье –
жречество / (сказано ж доктору: сам пусть лечится) / Чаши лишившись в пиру
Отечества, / Ныне стою в незнакомой местности.
Единственным долгом поэта перед обществом, перед мировой
культурой Бродский считал обязанность писать хорошо. Это поэт нового зрения.
Поэт, какого еще не было в истории русской литературы ХХ века. Пожалуй,
наиболее резко выделят его поэзию и подчеркивает ее новаторство такой
художественный прием, как сентенция.
У
Бродского рано оформился принцип выражения сути в стихотворении. И когда другие
поэты в двадцать лет находились лишь на лирических подступах к анализу,
Бродский уже был вовлечен в глубины синтеза. Эта синтетичность,
концентрированность поэтического мышления (пушкинское, кстати качество) ведет к
афористичности поэтического выражения. Ни у одного из русских поэтов (за исключением
разве Грибоедова) сентенция как принцип мышления не была столь ярким признаком
поэтичности и истины одновременно.
Сентенция
– это сгусток поэтической мысли, суть, одинаковая для всех вне рамок личного и
национального, - вещь в поэзии редкая. Марина Цветаева писала, что у нее есть
точное средство определить настоящего поэта: в его стихах имеются «данные
строчки» от Бога.
Такими
«данными строчками» являются сентенции Бродского, будь это афоризмы,
иронические суждения, умозаключения, парадоксы и т.д., так как они и являются
выражением той глубинной сути, которая присуща художественному миру поэта.
Именно уровень глубинного поэтического мышления выдвинул Бродского в первый ряд
мировой поэзии.
Хотя
сентенция у Бродского, как правило, гармонично вытекает из контекста, ее
появление – всегда неожиданность, т.к. сентенция непредсказуема. На наш взгляд,
уникальность поэтики Бродского – в закономерной естественности появления
сентенции и ее непредсказуемости. Это и делает ее кульминацией мысли данной строфы.
Например: «Проблему одиночества вполне/решить за счет раздвоенности можно», -
говорит не просто поэт, а его герой – Горбунов – пациент сумасшедшего дома,
попавший туда из-за несчастной любви.
Или
парадокс: «звук-форма продолженья тишины» - вписан в контекст об
однокашнике-трубаче.
Иронические
сентенции-каламбуры часто связаны с темной стихотворения, например «Остановка в
пустыне»: Жаль только, что теперь издалека / Мы будем видеть не
нормальный купол, / А безобразно плоскую черту. / Но что до безобразия
пропорций, / То человек зависит не от
них. / А чаще от пропорций безобразья.
И далее:
…
Одно, должно быть, дело нацию крестить, / А крест нести – уже совсем другое.
Сентенция
может существовать и одна, без контекста. И чем она философичней и истинней,
тем большую силу обобщения имеет.
Приведем
примеры:
Ведь если можно с кем-то жизнь делить,
То кто же с нами нашу смерть разделит?
Для
зрелого периода творчества в сборниках «Конец прекрасной эпохи» и «Часть речи»
сентенции – постоянная художественная черта поэтического выражения Бродского:
Потерять
независимость много хуже,
Чем
потерять невинность.
Это
примеры поэтических сентенций, которые используются как особый прием с целью
углубления высказывания. Сентенции у Бродского легко разбиваются на основные
типы: умозаключение, афоризм, ироническое высказывание, парадокс. Но, наиболее
распространенный тип – умозаключение, вводящее в стихотворение последующий
философский контекст, который дополняет, распространяет или обосновывает смысл
стихотворения.
Особую
функцию в поэзии И.Бродского выполняет ироническое высказывание. М.Крепс
отмечает: «Ирония для русской поэзии в общем нетипична. Это идет от четкого
разделения разных стилей речи, с одной стороны, и от свойственного русской
поэзии высокого лирического, общественного и патриотического накала – с другой.
Ориентация на разговор с читателем на полном серьезе, на однобоко понимаемую
бескомпромиссность в выражении высокого, основанной на боязни того, что это
высокое разрушится любой инородной нотой – вот причина неироничности
большинства русских поэтов. Сюда же можно отнести и понимание поэта как
наставника, учителя жизни, то есть человека, долженствующего стоять выше, быть
лучше. Ирония же идет от понимания и в определенном смысле принятия, прощения –
не «так должно быть», а «к сожалению, так есть» и, по-видимому, всегда будет».
Действительно,
ирония - это реакция снисхождения, а не
презрения, и тем не менее иными воспринимается с большей обидой, чем второе.
Способность к иронии всегда предполагает и способность к самоиронии, то есть к
пониманию относительности своей исключительности или узкого ее характера.
Неистовость чувств почти всегда исключает иронию, отсюда ее почти полное
отсутствие у русских лириков.
В
поэзии же Западной Европы, особенно у англичан, французов, а из славянских
поэтов у поляков ирония занимает существенное место среди других приемов
поэтического выражения. В русской поэзии по-настоящему ироничен только Пушкин,
и не ирония ли определила неувядаемый успех его «энциклопедии русской жизни»?
«Да,
я лирик, но я и ироник », - говорил о себе Игорь Северянин. Скорее, эту фразу
должен быть произнести Бродский, если бы ему был свойственен подобный тип
поэтических самодеклараций. Да и пушкинская ли у него ирония? Скорее всего нет.
Здесь все дело в тоне. У Пушкина печаль светла, и ирония шутлива. В шутливом
тоне пушкинской иронии отсутствует кривая улыбка, уязвленное самолюбие, горечь
открытой истины. Отсюда пушкинская легкость перехода от иронии к самоиронии,
легкость при причисления себя к «нам».
Ирония
Пушкина к тому же вовсе не метафизического порядка, как у Бродского, и единица
ее скорей строфа, чем микротекст сентенции.
Ирония
же Бродского скорее сродни иронии всех поэтов двадцатого века – Брехта, Одена,
Милоша – и произошла не от литературных влияний, а от себя и от века. Иронизм,
вероятно, следует рассматривать как новое поэтическое направление, пришедшее на
смену модернизму, в русской поэзии это новое направление представляет Бродский.
Причем, интересно отметить, что ирония мало характерна для его ранних вещей и
ощутимо появляется где-то в середине шестидесятых годов.
Таким
образом, говоря об искусстве и изображаемой им действительности, Бродский
считал основным отражать художественную правду, что достигается умением быть
нейтральным, объективным и убедительным. Само же искусство, по мнению поэта,
свободно и никому не служит. Его предназначение в гармонизации человеческого
духа и в наделении человека чертами индивидуальности, неповторимости. Вера в
язык, в его мощные художественные резервы вводит Бродского в классическую
эстетику, сохраняя его стихотворения.
В
появлении такого художественного приема, как сентенция, явно видно влияние
поэтов-метафизиков, для которых характерными явились метафорическая
насыщенность с нарочито сниженным слогом, пристрастие к оксюморонам и
антитезам, гиперболе и гротеску, словесная эквилибристика и парадоксальная
заостренность фраз. Мастер парадоксов и контрастов, Бродский учился у
англо-американских метафизиков сдержанности в выражении поэтических чувств,
универсальному значению иронии и тревожной примеси абсурда. В первую очередь от
Джона Донна, которого он изучал, переводил и воспел в «Большой элегии Джону
Донну». Бродский унаследовал ряд качеств, важнейшими из которых являются
сопряжение (стянутость элементов нитями прочными, но натянутыми как струны) и
страсть к парадоксам (сентенциям). Используя игру слов и разветвленный
синтаксис, он порой делал выводы, непривычные для обыденного сознания.
Подобно
Донну, поэт научился выражать большое и общее через малое, а ироническая
сентенция стала для него формой миропонимания, философии, этики, универсализма
мышления, способом выявления относительности многих истин.
Литература: