Филологические науки/7. Язык, речь, речевая коммуникация

К.филол.н. Эпштейн О.В.

Оренбургский государственный педагогический университет, Россия

Коммуникативное воплощение политики страха (эффект метафоры)

Из всего разнообразия эмоциональных состояний, присущих человеку, большинство исследователей склонны выделять первичные и вторичные эмоции. Первичные – это результат эволюционно-биологических процессов, они оказывают организующее и мотивирующее влияние на человека [Изард 1999: 64]. К 10 первичным (базовым) эмоциям К. Изард причисляет интерес, радость, удивление, печаль, гнев, отвращение, презрение, страх, вину, страдание [Изард 1999: 64]. Кроме того проводится распределение эмоций на негативные и позитивные, т.к. возникновение эмоций связано с удовлетворением либо неудовлетворением различных потребностей организма. Преобладание же в основном негативных эмоций над позитивными связано с первоначальными биологическими функциями эмоций – сигнальной и приспособительной.

Эмоция страха признана наиболее интенсивной и опасной эмоцией. Социологические концепции рассказывают о такой характеристики страха как массовость и определяют массовый страх как тип самочувствия или настроения граждан, как компонент эмоционального поля общества [Мигунова 2007: 15]. Эмоции не только испытывают влияние со стороны социальной структуры, но и сами влияют на сохранение и изменения социально структурного порядка. Социальные движения, которые могут повлиять на всю структуру общества, питаются многими негативными эмоциями, такими как страх, гнев, месть. Подобная точка зрения может найти подтверждение в теории власти и статуса Теодора Кемпера.

Под властью этот исследователь понимает способность человека принуждать других действовать в соответствии с его желаниями и указаниями, а статус рассматривается им скорее как престиж или хорошая репутация, чем как позиция в структуре. Автор утверждает, что изменения в относительной власти и статусе индивида способствуют активации эмоций. Так, когда индивиды обладают властью и статусом или приобретают их в социальных отношениях, они переживают позитивные эмоции, такие как удовлетворенность, уверенность и чувство безопасности. Когда же индивиды теряют власть или статус, они испытывают негативные эмоции – тревогу, страх, потерю уверенности.

В последнее время ввиду развития геополитической обстановки в мире негативные эмоции стали использоваться власть имущими в качестве залога сохранения их собственных власти и статуса. Главным средством, к которому прибегают данные индивиды в целях манипуляции массами, является эксплуатация чувства «страха».

Появившееся сравнительно недавно понятие «политика страха» (“politics of fear”) продолжает упрочнять свои позиции. Политику страха можно охарактеризовать как политическую деятельность, осуществляемую лицами, заинтересованными и имеющими средства и возможности эксплуатировать «страх» с целью манипуляции массами. Политическим понятие страха стало лишь в конце ХХ века [Waever 1995; Corey R 2004; Furedi 2002], что объясняется изменениями в мировой политике, появлением новых социальных, экономических и политических угроз, масштабным распространением терроризма, технологическим прогрессом СМИ.

Политика страха – это особый вид социальной деятельности, главным инструментом которой является всесторонняя жестокость, а целью – подчинение общественных масс. Будучи тесно связанной со сферой политики, такая форма поведения демонстрируется политической верхушкой, но практически касается каждого члена общества. Цель исследований этого нового явления заключается не в его принятии или одобрении, а в том, чтобы определить позицию, в которой возможно сопротивление политическим манипуляциям посредством страха.

Согласно Г.Д. Ласвеллу психологические проблемы в политической сфере кроются в политическом невежестве или безразличии общества и как следствие в возложении своих обязанностей на плечи политической элиты [Hilliard 2007]. Таким образом, общество во всем полагается на политическую элиту, предоставляя ей возможность управлять и манипулировать мнением народа. Подобного рода манипулирование основывается на затрагивании подсознательных желаний, мотивов и страхов. Последний компонент является основным инструментом политической манипуляции массами. Общество принимает некую политическую позицию или выносит то или иное суждение, основываясь на очень общем знании. Конкретное знание или понимание навязывается им политической элитой, охотным посредником которой являются средства массовой информации.

Страх может переживаться коллективно любой социальной группой. Атмосфера страха приводит группу или общность к ощущению единства судеб ее членов и к активизации коллективных действий. К тому же психологическое давление на массы со стороны политической элиты при участии средств массовой информации зачастую может усиливать внутренние страхи и опасения индивидов, что выливается в четкую дихотомию, представленную реальными и воображаемыми угрозами. Такая дихотомия может быть ясно проиллюстрирована существующим понятием “war on terrorism” – “борьба с терроризмом”, которое символизирует асимметрию между довольно статичной реальной угрозой и динамичным акцентированием опасности в общественном сознании.

В данной статье в фокусе изучения находится коммуникативное воплощение страха, а именно словесная ткань, обеспечивающая эту форму организованного насилия дискурсивными особенностями и характеристиками.

Главной областью реализации политики является коммуникация, и политика страха утверждает свои позиции через нарратив. Как уместно заметил Г.Д. Лассвелл: «Успех насилия целиком и полностью зависит от правильного соотношения таких важных аспектов как организация, пропаганда и информация [Laswell 1950: 62]».

В результате войны в Ираке в английском политическом нарративе закрепилась метафора «crusade» – «крестовый поход». М. Сточетти утверждает, что посредством столь частого использования метафоры в политических кругах происходит поляризация общества и морализация насилия [Stocchetti 2007: 231].

Следует уделить внимание тому эффекту, который на практике производит метафора «crusade» в политической коммуникации и описать ее взаимосвязь с политикой страха.

Когда 16 сентября 2001 года Дж. Буш рассказывал о целенаправленной борьбе с терроризмом, которую ведет его страна, он использовал слово «crusade», которое сразу же подхватили те, против которых оно было направлено.

“This is a new kind of --- a new kind of evil. And we understand. And the American people are beginning to understand. This crusade, this war on terrorism is going to take a while. And the American people must be patient.” [http://www.whitehouse.gov/news/releases/2001/09/20010916–2.html]

Можно сказать, что Буш лишь озвучил всё то, о чем люди, включая нео-консерваторов, уже думали. Во многом «крестовый поход» Буша – это лишь следующий логический шаг после представления Сэмюелем Хантингтоном (1993) мирового конфликта в эпоху Холодной Войны в качестве «борьбы цивилизаций» (“clash of civilizations”)

“The clash of civilizations will dominate global politics. The fault lines between civilizations will be the battle lines of the future” [Huntington 1993: 22].

Интересно то, что идея «крестового похода» была с энтузиазмом подхвачена исламскими экстремистами. Несмотря на разные культурные коннотации, понятие «крестовый поход» имеет некоторые общие значения для обоих миров (Ближнего Востока и западных стран), а именно:

- массовый конфликт

- растянутый во времени и пространстве,

- вовлекающий все слои общества,

- где любая цена победы, включая страдания своего народа и безжалостность по отношению к врагу, оправдана,

- где лидеры не подлежат рациональной критике,

- т.к. суть борьбы имеет скорее духовные, нежели практические цели.

Значения, покрываемые концептуальной метафорой «crusade», определяют когнитивную систему, в рамках которой происходит узаконивание как террористической, так и антитеррористической жестокости. Примером тому может служить словесная война Дж. Буша и Бин Ладена: Когда бы Бин Ладен не призывал к борьбе с неверными (“Christian crusaders”), его высказывания оправдывали действия борцов против террора (“crusaders against terror”) и наоборот – призывы Буша объединиться всем миром на борьбу за свободу (“world’s fight for freedom”) «узаконивало» джихад (“jihad”) Бин Ладена. Таким образом, эта метафора послужила лишь поляризации общества и морализации (оправданию) жестокости, т.к. она признает только лишь строгое деление мира на два полюса – террористов и борцов с ними – при этом отнесенность человека к той или иной группе определяется его социально-политической принадлежностью, а не реальным поведением.

Заключенная в рамки концептуальной системы «борьба цивилизаций», метафора “crusade” предполагает полное подчинение понятия «социальное пространство» нуждам борьбы. Каждый человек, группа, правительство, нация, социальный класс обязан выбрать сторону. В данной метафоре кроется идея тотальности борьбы, что не позволяет никому оставаться в стороне и занимать нейтральную позицию. Как Буш точно отметил: “either you’re with us or against us” (Bush 2002).

Одним из результатов поляризации (деления общества на «своих» и «чужих») является ярая неприемлемость критики и причисление тех, кто ею занимается, к стану врагов. Такое строгое деление на своих и чужих также лишает любую информацию точности и правдивости, уступая дорогу предрассудкам и стереотипам. В результате поляризация лишает эту самую борьбу с терроризмом всякой эффективности, порождая лишь политику страха. Говоря языком политики, упрочнение метафоры “crusade” в коммуникационном поле как западных, так и арабских стран, отрицает более либеральную трактовку их ценностей.

Метафора “crusade” дает также эффект морализации. Под морализацией понимается характеристика участников ситуации через моральную позицию «хорошо - плохо» в зависимости от стереотипов, а не их реального поведения. Обычно о том, хороший человек или плохой, говорят его поступки. В политике страха человек характеризуется как «враг», т.е. «плохой» не за его действия, а за то, что он собой представляет – исламский фундаменталист или западный крестоносец. Процесс морализации представляет борцов каждой стороны священными воинами, тем самым оправдывая любые их действия, без учета жестокости, страданий, причиняемых мирным гражданам, или нарушения прав человека на свободу и жизнь.

Таким образом, успех метафоры “crusade” кроется в ее когнитивной простоте: она сводит сложный вопрос к простому объяснению посредством столь же простой социальной категоризации – «с нами или против нас», «они плохие, а мы хорошие».

Литература:

1. Изард, К. Психология эмоций. – СПб.: Издательство «Питер», 1999. – 464 с.

2. Литвак М.Е. Психологическая диета. – Ростов-на-Дону: Издательство: «Психологическое айкидо», 1993. – 60 с.

3. Мигунова, А.В. Социологические концептуализации и эмпирические исследования переживаний страха: Дис. ... канд. социолог. наук. – Нижний Новгород, 2007.- 134 с.

4. Bush, G.W. 2001, September 16. Remarks by the President to the press on the South Lawn of the White House. Available: http://www.whitehouse.gov/news/releases/2001/09/20010916–2.html.

5. Corey R. Fear: A Biography of a Political Idea. – Oxford: Oxford University Press, 2004. – 316 p.

6. Furedi F. Culture of Fear: Risk-taking and the Morality of Low Expectation. – London: Continuum International Publishing Group, 2002. – 224 p.

7. Hilliard, Ch.S. Lasswell’s Political Psychology Revisited. – University of California: Riverside, 2007. – 31 p.

8. Huntington, S.P. The Clash of Civilizations // Foreign Affairs. Summer 1993, v. 72, n.3, p. 22-28.

9. Lasswell, H.D. Politics. Who Get What, When, How. – New York: Peter Smith, 1950.

10. Stocchetti, M. The politics of fear. A critical inquiry into the role of violence in 21st century politics // Discourse, war and terrorism/ ed. by A. Hodges and Ch. Nilep. – Amsterdam/Philadelphia: John Benjamins Publishing Company, 2007. Vol. 24. – P. 223 -241.

12. Waever O. Securitization and desecuritization // On Security / Ed. by R. Lipschutz. – N.Y.: Columbia University Press, 1995. – P. 46–86.