К. полит. н. Михайленко М.В.

Центр социальных и правовых исследований (Черновцы)

Истоки и метод институционализма

Если во второй половине ХІХ века расцвет колониальных империй создал первичные условия для нового этапа глобализации, прежде всего в торгово-финансовой сфере, а также в сфере распространения новых идей об устройстве государств -- то вторая половина ХХ века ознаменовалась сознательным формированием международно-правового пространства для эволюции определённого человеческого единства. Важно, что это стремление было продиктовано попытками избежать повторения ужасов мировой войны. Логичным, но косвенным последствием ранней послевоенной эпохи стало также определённое упорядочение мирового политического и до некоторой степени экономического пространства -- между двумя сверхдержавами. Оба этих результата мировой войны «обтесали» будущее главного проигравшего в этой войне -- Западной Европы. Однако, это доминировавшее в мире несколько столетий пространство высокой экономической, рефлексивной и общественной культуры отнюдь не утратило своей пассионарности -- особого «духа», явных и скрытых ресурсов, позволяющих изменять облик политического поля планеты. Северо-западная. центрально-западная и южная части субконтинента, не без массированной (но и не бескорыстной) помощи со стороны США -- смогли в достаточной короткие сроки возродить свой потенциал и инициировать небывалый в мировой истории эксперимент. Этот эксперимент состоял в чрезвычайно осторожном, постепенном и поступательном, осуществляемом с помощью бюрократических, а также сложноподчинённых предпринимательских структур -- слиянии рынков, формулировании общего законодательства, создании общего пространства для осуществления прав и свобод граждан [5]. За исключением (до 80-х гг.) законсервированных вождистскими (соблюдавшими в мировой войне сомнительный нейтралитет) режимами в Испании и Португалии, а позднее и противоречивой Греции -- вся некоммунистическая Европа приняла участие в этом долгосрочном эксперименте, призванном сформулировать ответ на два ключевых вопроса. Первый -- возможна ли традиционная капиталистическая конкуренция без попадания в колею 20-30-х гг., то есть т.н. «конкурентные девальвации», приводившие сначала к демпингу, затем к протекционизму в континентальной торговле и, в результате -- к обнищанию, как к питательной среде для фанатичных демагогов с правым или левым уклоном [3], и, естественно, к вооружённым конфликтам? Второй -- готова ли Европа к своей новой истории больших и малых метрополий, лишившихся заморских и заокеанских владений? Породит ли этот новый статус (и если да, то в какой мере) реваншизм в европейском обществе и потребует ли такой печальный «римэйк» вмешательства обеих, или одной из сверхдержав с целью усмирения?

Конечно, после внедрения в вооружение американской и советской армий ядерного оружия второй вопрос перешёл в область интересов тех учёных, чьи работы до сих пор вызывают сравнения с изысканиями таксидермистов: западная Европа, в случае возникновения любого конфликта уровнем повыше стачки или гангстерской перестрелки -- рисковала превратиться за считанные минуты в радиоактивный ад. Тем не менее (и во многом поэтому) здоровое желание реабилитации в глазах человечества, изувеченного начатой европейцами войной, активной и пассивное (имеется в виду СССР) внешнее влияние, вышеупомянутая пассионарность, прозорливость критического для успеха количества чиновников, политиков и идеологов, а также ускорившийся в том числе и благодаря Манхэттенскому проекту мировой научно-технический прогресс -- привели к кумулятивному эффекту. Отпадение колоний, с культурно-политической точки зрения оказалось болезненным только для Франции (алжирский и вьетнамский конфликты), Бельгии (Конго) и «законсервированной» Португалии (Ангола). Чем малоразвитее, или нестабильнее тактически или стратегически был «субъект» европейского поля, тем труднее оказывались для него процессы внутренней трансформации континента, предполагавшей избавление от имперской ноши. Экономически наиболее пострадала мирно избавившаяся от колоний Великобритания, самая крупная империя прошлого -- от удара, во многом пирровой лично для себя победы в войне Лондон не смог справиться вплоть до середины-конца 70-х. Показательно, что частично и этим объясняется вялая, беспомощная британская реакция [2] на деятельность расистских режимов (то же Зимбабве) в бывших африканских колониях уже в нашем столетии. Кумулятивный же эффект привёл к появлению невиданного в мировой истории (слабо сравнимы с ним лишь Ганза в период расцвета и Священная Римская империя в средней фазе) негосударственного образования -- Европейского Союза.

Экскурс в историю мотивации создания нынешней Западной Европы был необходим для того, чтобы продемонстрировать две характерные, врождённые черты институционального анализа. Во-первых, занимая уже сегодня достойное место среди классических школ обществоведения, анализ институтов чрезвычайно молод по сравнению с реализмом (консервативным направлением, начатки которого прощупываются уже в «Государе» Макиавелли и работах Джона Локка) и либерализма (кирпичики которого заложил уже Адам Смит в «Богатстве наций», а также другие видные экономисты). Институционализм в своём мирополитическом (русскоязычная калька от «world politics») преломлении -- неотделим от опыта европейской интеграции, является потомком функциональных и неофункциональных подходов к её анализу (Хаас, Моравчик и др.), и, возможно, наивно (при том, что это черта любой крупной теории -- сознательно или нет порождать на своём фланге политическую программу с туманным утопическим финалом) предполагает универсальность этого опыта для остального мира [4], при условии достижения теми или иными мировыми регионами минимальных значений в парадигме критериев, необходимых для старта интеграции.

Результатами влияния институциональных взглядов на практику международных отношений стали многочисленные, достигшие разных ступеней успеха попытки узкой и широкой региональной интеграции -- НАФТА, МЕРКОСУР, АСЕАН, ЕвразЕС, ЕЭП, зависимым от целей расширения ЕС примером освоения институциональных политических технологий стала «Вышеградская зона» (Польша, Чехия, Венгрия, Словакия). Победное шествие экономической интеграции как механизма позитивного использования глобализации, со всеми присущими противоречиями и первой, и второй -- было прервано, или скорее заторможено после 11 сентября 2001 г., использованного консервативными кругами США (и некоторых других стран) как повод для возобновления «холодной войны» и открытого вмешательства во внутренние дела других стран, и привело к деградации политической и научной дискуссии до уровня примитивной геополитики, созданию в международном сообществе атмосферы параноидальных фобий. Остановлен, в первую очередь благодаря патронирующей роли Белого Дома в государственных переворотах 2003-2004 гг. полноценный процесс интеграции на Евро-Востоке и в Западной Азии, «ястребиный» военно-политический дискурс сегодня играет первую скрипку в риторике политических лидеров хоть сколько-нибудь влиятельных стран -- не позволяет пока что говорить о возобновлении рационального диалога в мировой политике и даже экономике, как мы увидели на примере соперничества за «Арселор». Впрочем, очевидно, что рано или поздно такой диалог восстановится, а процессы интеграции между рыночными экономиками и механизмами принятия политических решений лишь ускорятся, стремясь наверстать упущенное. Анализ существующих в том или ином обществе явных и неявных, исторических и идеологических решений и правил -- стал актуальных в конце девяностых годов в силу ряда факторов. Прежде всего, это кризис классической теории демократии -- не первый, и, волне вероятно -- не последний. Настоящим «проклятием» классической теории стали казавшиеся в недалёком прошлом безукоризненными эксперименты по сплаву демократических концепций в единое целое с рыночным фундаментализмом [1] и/или концепциями, обосновывающими право демократического государства-лидера на вооружённое вторжение в другие государства с целью насаждения в них демократии. И неолиберализм, и неоконсерватизм в процессе освоения как «умственного» пространства эпохи пресловутого «конца истории», так и в процессе завоевания своими прилежными учениками «бесхозных» территорий, образованных наследниками СССР и Варшавского блока -- «увлеклись», серьёзно отдалившись от просвещенческих начал теории демократии. Исчезновение идеологического и военно-экономического соперника ввело западных мыслителей и их клиентов-политиков в огромный соблазн интеллектуального тоталитаризма и установления единообразной мировой гегемонии группы стран, наиболее развитых в сфере транснационального капитализма и пребывающих на той стадии общественного прогресса, которая предполагает существование возможностей как для масштабного расширения свободы граждан, так и их тоталитарного порабощения, в разной форме и с помощью разных каналов доступа -- корпоративным менеджментом. Если неолиберализм начал сдавать позиции сразу после кризиса 1998 г., когда его объяснения и прогнозы стали путанными, противоречивыми и самооправдательными (мол, «отсталые» народы не способны осознать всех благ свободной торговли и их «вредны привычки», а не «магическая рука рынка» приводит к подобным потрясениям), то кризис неоконсерватизма сегодня только намечается. Израильско-ливанский конфликт как раз один из таких признаков, в то время как простимулированная «неоконами» украинская «революция» и подобные ей примеры -- пока только заставляют «неоконов» недоумевать и раздражаться. Что касается печальных событий на Ближнем Востоке, то именно «неоконсерваторы» вроде Райс, Вульфовица и Рамсфельда повинны в том, что этот ключевой мировой регион «перенапрягся». За столь короткое время этот фронт противостояния между западной цивилизацией в лице Израиля и консервативно-популистскими режимами был изломан свержением Хуссейна и подпольной войной в Ираке, резкой эволюцией Ирана в сторону антизападной агрессии, противоречивой политикой Шарона, перепадами цен на нефть. Пока что «неоконы» успокаивают себя, что всё ещё идут по «дорожной карте» реконструкции мира, а из-за угла в них «стреляют» не сирийцы, ливанцы, латиноамериканцы, россияне, «упрямые и странные» украинцы, а «террористы», «реваншисты», «американофобы». Однако поддержка утратившего популярность режима в Украине, стравливание уже воевавших между собой Израиля и Ливана (не без цели вовлечь Иран и Сирию, выставив их агрессорами), недооценка России и Китая, степени внутренней консолидации этих невольных противников США, убогое и сознательно примитивное представление неоконсерваторов об истории, о демократии, о нациях, о добре и зле, наконец -- проторённой дорогой ведёт эту интеллектуально-политическую партию в дипломатии, в науке, бизнесе, и третьем мире к поражению, с оглядкой на масштаб произошедшего за эти годы, гораздо более разгромному, нежели поражение неолиберальной «партии» в 1998 г. Институциональный подход к демократии и вопросам общественно-политического и экономического развития догматичен лишь в одном -- в неприятии каких-либо догм.

Литература

1. 1. Михайленко М. Доба інституцій: парадигма світополітичного вибору в умовах глобалізації та українська політика вашингтона у 90-х рр. Чернівці: Місто, 2005 р. – 240 с.

2. Coase R. The Problem of Social Cost//Journal of Law and Economics #3, 1961/ -- Pp. 1-44

3. Gordon Tullock et al. Government Failure.Cato Institute, 2005. -- 185 p.

4. Perlman M., Shionoya Y. Schumpeter in the History of Ideas, University of Michigan Press, 1995 -- 144 p.

5. Stigler G.The Citizen and the State / Historians of Economics and Economic Thought: The Construction of Disciplinary Memory by Steven G Medema and Warren J Samuels (Eds), Routledge (UK), 2001 -- 368 p.