Крымский
институт экономики и хозяйственного права
(Севастопольский
филиал)
МИФОТВОРЧЕСКАЯ РОЛЬ СКАЗА В СОВЕТСКОМ
ФОЛЬКЛОРЕ 20-30 ГОДОВ 20 ВЕКА
Чем
выше уровень цивилизации общества, тем больше у людей развиты политические
потребности, тем больше их стремится к особому виду реализации своей личности,
имя которому власть. В настоящее время власть должна принимать демократические
формы. Это означает и то, что у людей, всех слоев, стремящихся во власть,
появляется особая проблема: как формировать этот выбор и как им управлять.
Для
разрешения этой проблемы используются различные политтехнологии, существенная
роль в которых отводится мифотворчеству, продукты каковых через различные
средства, в том числе и сказы, начинают выступать активной составной частью
современной политической борьбы, общественной жизни общества. В связи с этим в
настоящее время актуальным выступает обращение к истории этого процесса,
например, на опыте Советского Союза в 20-30 годы прошлого века.
Просвещенческая
идея переустройства мира и общества рационалистическими методами получила
продолжение в первой трети XX в. в Советском Союзе в виде «социального
конструктивизма», «социальной инженерии», связанных с научной организацией
труда. Создание нового человека высокой рабочей и бытовой культуры требовало
радикального преобразования окружающей его предметно-материальной среды, его
духовной настроенности, построения картины мира, синтезирующей как наработанные
многовековым опытом традиции, так и стремительно нарождающуюся инновацию.
Позиционируемая
как «начало всех начал», «истоки существования», революция 1917 г. в России
должна была положить начало новой эры в истории человечества (в данном случае
большевизма), должна была решать и этиологическую проблему – рассказать каким образом реальность,
благодаря подвигам выдающихся личностей этой самой революции, достигла и достигает
своего воплощения и осуществления. Решение этой проблемы не исчерпывается
единственно созданием системы правовых, нравственных, атеистических,
эстетических и философских взглядов и идей, в которых осознаются и оцениваются
отношения людей к действительности, т.е. созданием идеологической системы,
доступной рациональному анализу. Чтобы система вошла в плоть и кровь, стала
нормой ежедневной обыденной жизни, необходимо затронуть подсознание,
ответственное за архетипическое поведение. При этом никак не обойтись без
мифотворчества. «Миф является регрессией, предполагающей архетипическое
поведение; это не только попытка избежать реальности, но и инструмент, с помощью
которого реальность может быть реорганизована и даже коренным образом
переделана в негативном отношении» [1, с.193]. Сразу отметим, что под мифом
относительно вполне развитой цивилизации мы будем понимать не «сакральный
феномен, сыгравший решающую роль в эволюции архаической культуры, сохранивший
предания, мировоззрение и героику ушедшего времени» [3, с.577], а «ложные,
некритические, оторванные от действительности состояния сознания, концепции,
представления» [3, с.578].
И
мифология предстает в виде феномена, названного С. Московичи «светской
религией». Светская религия свойственна массовому обществу, она не имеет
никакого отношения к богу, она не основана на так называемом религиозном чувстве,
присущем человеческой природе. Хотя светская религия и содержит в себе догму,
священные тексты, героев в качестве святых,
она не полагается на вмешательство божественного существа в человеческие
дела. Напротив, как раз себя она считает чем-то (природой, родиной, индустрией),
объективно влияющим на человеческую судьбу. Светская религия формируется вокруг
социального мировоззрения, объясняет происхождение общества (нации, расы,
класса) и описывает этапы его становления вплоть до неизбежного и
бесповоротного состояния совершенства. Мифы светской религии обеспечивают индивиду
защиту, определенность и способствуют регрессии индивида в массе.
Успешному становлению светской религии в Советской России
1920-х годов способствовало «сохранение многих компонентов традиционных мировоззренческих
установок. Их социальными носителями были крестьяне в деревне и крестьяне,
которые переселились в город и составили мощную прослойку во властных,
интеллигентских, военных и иных группах. Благодаря крестьянам и маргиналам,
прежние мифологические представления (среди них были очень древние) отнюдь не исчезли,
а в трансформированном и модернизированном виде обрели новую жизнь в
коммунистическом мифологическом пространстве» [1, с.196-197].
Мифологичность советского менталитета
нашла полное отражение во всеобъемлющей системе символов: «символам новой
власти (нового мира) придается значение светлого, небесного, противостоящего
черному и разрушительному. Господство такого дихотомического видения можно было
встретить в разных областях жизни, в том числе, в юстиции. Сталин в паре со
своим двойником – заклятым врагом Троцким, наделенным сатанинскими чертами,
тоже есть традиционная дихотомия добра и зла. В советском мифологическом поле
существовали даже трикстеры, например, Хрущев, что особенно точно зафиксировано
в фольклоре» [1, с.197]. Большая роль в мифотворчестве светской религии отводилась
искусству, которое в 1920-е годы называли «психо - инженер», «психо -
конструктор» (в связи с социальным конструированием реальности), известно
определение писателей как «инженеров человеческих душ» (1932 г.).
У
истоков словесного искусства стоит миф. В устной фольклорной традиции
значительное место занимают мифологические представления и сюжеты. Историческое
предание и сказ постепенно оттесняют миф. По ряду свойств (основанность на
известном, близком к действительным фактам содержании, общий принцип
логического следования одного события за другим, наличие ограниченного числа
персонажей, незначительное включение пейзажных зарисовок, небольшой объем,
лаконичность, точность и выразительность языковых средств, отсутствие
традиционных сказочных присказок, зачинов и концовок) предание и сказ
родственны, но до настоящего времени сказ остается проблемной областью
фольклористики, так как у исследователей нет единого мнения относительно
определения, а, следовательно, и установления точных границ сказа и устного
рассказа, этих трудноразличимых жанров. Сказ в современной фольклористике
определяется как «фольклорная форма (в том числе устный народный рассказ),
стоящая на грани бытовой речи и художественного творчества» и «принцип
повествования, основанный на имитации речевой манеры обособленного от автора персонажа
–
рассказчика, лексически, синтаксически, интонационно ориентированный на
устную речь [3, с.793]. Но есть все основания выделить сказ как самостоятельный
жанр: сказ – это «эпическое прозаическое произведение фольклора, имеющее
определенную художественную форму, повествующее о действительных (или
принимаемых за действительные) событиях и конкретных лицах недавнего прошлого,
нередко рассказываемое от первого лица» [4, с.233]. Произведения сказового
жанра представляют собой продукт художественного освоения реального материала,
что проявляется уже в отборе отдельных эпизодов и их художественной
трансформации. Сказ характеризует фольклорная достоверность, сообразующаяся с
народным понимаем историко-бытового факта или деятельности героя, но копией
случая, положенного в свою основу, сказ не является. Важной для понимания мифотворческого
потенциала сказа является то, что сказ «рождается вместе с событием, в котором
принимает участие народ, и является первичной формой эстетического отражения
этого события». [Кузьмичев И.К. Жанровая природа сказа.- В сб.: Русская народная поэзия. Горький, 1961, вып. 1,с.36.
Цит. по 4. с 241].
Следует отметить, что, хотя тематика
сказов достаточно широка: от исторической (труд и быт народа в крепостное
время, промышленный труд в царской России) до героико-революционной и
повествования о событиях советской эпохи, записи сказов датируются преимущественно поздним сравнительно периодом конца
1930-х годов (датируемые 1920-ми годами – это сказы о В.И. Ленине). Это
объясняется общей тенденцией игнорирования устного народного творчества на заре
советской власти. Свидетельство тому находим в письме писателя, сохранившего
«малахитовую шкатулку» уральских рабочих сказов П.П. Бажова к М.А. Батину от 20
ноября 1949 года: «Воспроизводить сказы до тридцать шестого года не пытался.
Прежде всего, вероятно, потому что просто не было времени для литературной
работы такого рода. Кроме того, в то время, как Вы помните, всякая сказка была
в загоне: боялись, что с ней идет демонология, близкая к поповщине. Опасение
существенное.
С
1934 года положение с демонологией заметно изменилось. Особенно это изменилось
после выступления А.М. Горького на съезде советских писателей, где он призывал собирать
и обрабатывать народное творчество» [2, с.426]. В фольклоре живет народная
мудрость, а строитель коммунизма должен обладать интернациональным классовым
сознанием. И фольклор у него должен быть – от Агитпропа.
Для того чтобы оценить мифотворческую роль сказа в советской светской религии, обратимся в рамках данной статьи к анализу содержания тех сказов, в которых выводится культовая фигура советской эпохи – Василий Иванович Чапаев. Образ Чапаева знаменателен для всех этапов советской и постсоветской культуры. Мифологический образ Чапаева многозначен: он и герой – образец для подражания, и трикстер – персонаж анекдотов. Какое отражение нашли его подвиги в сказах с их поэтикой иронической наивности?
В Бударинском сказе говорится, как Чапаев после боя вытряхивает из шинели попавшие за день пули. В Белебееве рассказывали, как Чапаев проявил сверхчеловеческие возможности: исчез из тюрьмы, нырнув в ковш с принесенной надзирателем питьевой водой. Но это та самая магия, которая требует немедленного разоблачения. Чудеса могут исходить только от советской власти: преданность делу освобождения мирового пролетариата делает товарища Чапаева неуязвимым для врага и дает волшебную силу убеждения и вдохновения, как в сказе «Под Гусихой», когда Чапаев превращает во львов своих потерпевших поражение (пока сам был в Академии) бойцов вопросом: «Не хотите со мной защищать власть советскую?». Первому встречному, если это Чапаев, белая разведка выхвастывает военную тайну и сдается в плен («Как Чапаев белую разведку в плен забрал»), от возгласа « Я - Чапаев! Бросай оружие!») разоружиться целый отряд «человек в сто» («Я - Чапаев! Бросай оружие!»). Чапаев не может погибнуть: может, грудь у него стальная, а главное – «бедняки всех наций кругом любят Василия Ивановича»: скрывается Чапаев у бедняка - киргиза в кибитке («Не мог Чапаев погибнуть!»).
Напомним,
что сказ рождается вместе с описываемым событием и известная доля небывальщины
(или скрытой иронии?) в таком выдавании
желаемого за действительное присутствует. Но в каждом из перечисленных сказов в
подтексте присутствует образ советской власти как демиурга, как некоей творческой
силы – установителя самых справедливых и вымечтанно - вымученных порядков. Так
что нет ничего случайного в диалоге героев фильма Н. Михалкова «Утомленные
солнцем», когда отец на вопрос дочери о причине бытования мягких розовых
пяточек отвечает: «А потому что у нас такая советская власть».
Особо
остановимся на сказе «Защитник бедноты». Суть в том, что у колхозника нет
лошади (сельсовет не дал), чтобы обмолотить пшеницу, пришлось запрячь в каток
собственных ребятишек. Мимо проезжал Чапаев, выяснил у крестьян, что его
распоряжение выдать лошадей беднякам сельсовет не выполняет – не защищает
бедноту. Председатель оправдывается: «Мы выдали часть, а этому не хватает».
Чапаев «собрал народ», выругал сельсовет и «дал наказ»: «В следующий раз приеду
и проверю, как вы бедноте помогаете, и, если у бедняков лошадей не будет, вас
судить будут. Прощения не просите. Узнаете, как приказания Чапаева не
выполнять. Это не я приказываю, а Советская власть так велит – помогать
бедноте!».
Пусть
в содержании прямо говорится, что из-за злоупотреблений сельсовета (где же
другая «часть»?) приходится детей в каток запрягать – «и раньше так молотили»,
вопрос, почему в хозяйстве нет лошади, также абсолютно прозрачен во время
военного коммунизма и продразверстки, и
Чапаев своей лошадки не пожертвовал – так
и остались ребятишки запряженными
– будущее поколение, внучата Ильича. Обо всем говорится (пока что) в открытую.
Но незапятнанной остается советская, а точнее, большевистская власть, смысл существования которой – «защищать
бедноту». Фигуру Чапаева можно в данном случае заменить любым другим красным
командиром, смысл ничуть не пострадает: наступает новый правильный миропорядок,
универсальный и безликий, а простой человек бедует наедине со своими житейскими
проблемами.
Отдельный
вопрос – эта самая «защищаемая беднота». Что это за социальная страта? Ее
субкультура? – что мы о ней знаем? До сегодняшнего дня это больной вопрос
отечественной историографии и культурологии, и всего что касается производства
и распределения материальных благ. После 1917 года количественный состав бедноты увеличился и социально
расширился, стал весьма пестрым. Но образ «бедного» – это плод мифотворчества,
точная копия несуществующего оригинала. Это маска, личина. Процесс сотворения
нуждающейся в защите бедноты аналогичен созданию образа «буржуя», не буржуа как
третье сословие, а именно «буржуя» как общего врага. Истинных гуманистов того
времени возмущало такое извращение действительности. Непринятие навязываемого
мифа отразилось в стихотворении Максимилиана Волошина «Буржуй» (1919 г.) из
цикла «Личины».
Буржуя не было, но в нем была потребность.
Для революции необходим капиталист,
Чтоб одолеть его во имя
пролетариата.
Его слепили наскоро: из лавочников, из купцов,
Помещиков, кадет и акушерок.
Его смешали с кровью офицеров,
Прожгли, сплавили в застенках Чрезвычаек,
Гражданская война дохнула в его уста…
Тогда он сам поверил в свое существование
И начал быть…
Но бытие его сомнительно и призрачно, (…)
Мифотворческая роль сказа значительна и весома. Не только потому, что в содержании повествуется о подвигах героев, об их выдающихся личностных качествах. Не только потому, что в сказах четко определены и охарактеризованы «наши» и «не наши». Сказ – это «разговор по домашности», это неформальная форма повествования. Это не пафосное, пропитанное фальшивой идеологией собрание, вызывающее адекватную реакцию у слушателей, агитируемых и поднимаемых на подвиги. Ситуация передачи сказа такова, что реципиент не ждет от донатора ни воззваний, ни лозунгов, не предполагается и его ответная идеологически выверенная реакция, собеседники – оба люди из массы. Тем выше гипнотические свойства, так как в глубине души мелькает: «А может, все-таки…». Во все предвыборные компании ловят имиджмейкеры и пиарщики, советники и спичрайтеры кандидатов это « а может…».
Показателем для
значимости роли сказа в мифотворчестве уже в наши дни пример из современной
постсоветской литературы. В романе В. Пелевина « Generation «П» проигрывается ситуация, когда
весь политический бомонд и высшие чиновники – лишь виртуальные образы,
созданные компьютерщиками и телевизионщиками. Но чтобы существование этих
мифических фигур выглядело более достоверным, существует специальная служба
«Народная воля»: «Больше ста человек, бывшие гэбисты, всех Азадовский кормит. У
них работа такая – ходить и
рассказывать, что они наших вождей только что видели»[5, с.301]. И тут же вполне выдержанный в
фольклорной традиции сказ от «Народной воли»:
«Мужики, - говорил он тонким и полным изумления голосом, - вы не поверите никогда!
Беру я сейчас пол-литра в овощном у Курского, да? Стою в кассу. И знаете, кто в
магазин входит? Чубайс! Мать твою… На нем пальтишко такое серое, шарфик
мохеровый и кепка, а охраны - никакой.
Только правый карман оттопыривается, как будто ствол там. Подошел к консервному
отделу, взял трехлитровую банку болгарских маринованных помидоров – зеленые
такие, знаете, да? И сунул в сетку. Я на него гляжу, рот открыл – а он заметил,
подмигнул и на улицу. Я к окну. А там машина черная с мигалкой, тоже типа подмигивает…
Он в нее прыг! И уехал. Вот ведь бывает, мать твою…»[5, с.351-352].
В
заключение отметим, что мифотворческая роль сказа в советском фольклоре
выразилась в «одомашнивании» новой советской действительности, в приближении ее
к обыденной жизни, быту, то есть в преемственности старого и нового. Сказ способствовал
сращиванию этих столь разных и чуждых друг другу тканей нашей истории: царской
России и большевистского государства, позиционируя советскую власть как что-то
давно желанное и ожидаемое.
Л И Т Е Р А Т У Р А
1. Антонян
Ю.М. Миф и вечность. – М.: «Логос», 2001. – 464с.
2. Бажов
П.П. Сочинения в трех томах. Т.З; под ред. Л.И. Скорино. – М.: «Правда»,
1976.-507с.
3. Культура и культурология: Словарь / Сост. и ред. А.И. Кравченко. – М.: Академический проект; Екатеринбург: Деловая книга, 2003. – 928с. – («Summa»).
4. Морохин
В.Н. Прозаические жанры русского фольклора. Хрестоматия: Учебное пособие для
филол. специальностей. – 2-е изд., – М.: Высш. Шк.,
1983. - 303с.
5. Пелевин
В. Сочинения в двух томах. Т. 2. М.: «Вагриус». 2003 - 430с.