Тихонова В.П.
Астраханский государственный университет, Россия
Премия Букера как одна из форм признания жанрового образования «роман в
рассказах»
Ежегодно,
начиная с 1991 года, компетентное жюри под председательством Василия Аксенова
присуждает Букеровскую премию за лучший роман года в России. В журнале «Иностр
До сих пор не затихают
ожесточенные споры о новой продуктивной жанровой традиции литературы ХХ века –
традиции формирования романного целого из отдельных, сюжетно-законченных
рассказов. Не только зарубежные, но и российские исследователи предприняли интересные попытки осмысления новой жанровой
разновидности на материале русской литературы, выдвинув и обосновав термин
«роман в новеллах»/«роман в рассказах».
Произведение Гальего
Гонсалеса с полной уверенностью можно назвать таким романом – романом в
рассказах. Он состоит из тридцати четырех рассказов-глав. Каждый рассказ воспринимается как завершенный
и самодостаточный фрагмент и как часть большого целого. Воссоздан целый мир, мир никому не нужных
«неправильных» людей «в насквозь правильном мире», «дебилов», не умеющих ходить
и обслуживать себя в силу своей
инвалидности. Место и время действия – детские дома, дома престарелых в
Советском Союзе 1970-1980-х годов, социалистическая система изоляции
неполноценных. На основе личных
воспоминаний писатель фрагментарно изображает ад в себе и в окружающем,
обычном, казалось бы, мире. Судьбы
людей, оказавшихся рядом. Государственную систему, насквозь пропитанную
ложью и лицемерием, витающий в воздухе страх; грубость и невежество здоровых
полноценных людей и трагическую обреченность несчастных обитателей детдомов,
обязанных испытывать глубокую благодарность за заботу государства и тайно мечтающих об управляемой
торпеде, начиненной взрывчаткой, чтобы «тихо-тихо подкрасться к вражескому
авианосцу и нажать на красную кнопку» [2:173]. В романе Гальего емкость одной
фразы, одной небольшой главы заменяет многостраничные описания. Глава из
семнадцати строк – «Америка». Страна, которую полагалось ненавидеть, как и все
капиталистические страны. Но ее особенно. И которую полюбил десятилетний
ребенок за то, что в этой стране, по рассказам педагогов, нет инвалидов, а если в семье рождается инвалид, ему делают
смертельный укол. «Я хочу укол, смертельный укол. Я хочу в Америку»…[2:185]. Настолько
невыносима жизнь ребенка, что желанной мечтой являются мысли о смерти. Смерти,
которая ужасает, которая превращает в
бессмысленность все прежнее существование и все неимоверные усилия, смерти,
осмысление сути которой вообще не подвластно детскому уму и которая, тем не
менее, является для ребенка единственным избавлением от кошмара повседневной
жизни.
Произведение Гонсалеса
Гальего можно трактовать и как особую разновидность «полифонического» романа,
ведь в нем представлены разные равноправные «правды»: «правда» главного героя,
«правда» «доходяг», «правда» нянечек, «добрых» и «злых», получающих гроши за свой
непомерно тяжкий труд и вымещающих безысходную усталость и недовольство,
доходящее до ненависти, на своих подопечных; «правда» учителей и воспитателей,
отражающая государственную политику к
гражданам своей страны (не только инвалидам) на тот момент. Как о чем-то само собой разумеющемся и
естественном беседуют со своими малолетними инвалидами воспитатели о том, что
по достижении пятнадцати лет их отвезут в дом престарелых, умирать без еды и
ухода. В дом престарелых отдавали всех, кто не ходил. Различие авторской
позиции и разные «правды» проявляются и в том, что автор вводит в авторский
текст элементы чужого текста, например, рассказы нянечки [2:181] и кормилицы [2:223-224].
Кроме описания собственной судьбы, главный герой рассказывает о людях рядом с
ним – главы «Нянечки», «Пацаны», «Саша»,
«Немец», «Письмо», «Драка», «Испанка», «Псих», «Трость», «Грешница», «Офицер»,
«Кормилица», «Пропуск», «Братан» и другие логически связаны между собой и
объединены внутренним сюжетом, несмотря на отсутствие традиционной фабулы,
последовательного действия от завязки к развязке. Роман Гальего - мозаика,
дающая целостное представление о жизни инвалидов в стране, где их как бы и не
существует. О восприятии огромного мира за окнами комнаты, из которой выбраться
можно только ценой невероятной концентрации всех сил, моральных и физических,
или невероятного везения. О своей собственной, совершенно отличной от
общепринятой, шкале ценностей. Учителя «всегда лгали. Лгали во всем. Они
рассказывали о звездах и материках, но не разрешали выходить за ворота детского
дома. Они говорили о равенстве всех людей, но в цирк и кино брали только
ходячих. … Как стать ходячим, никто не рассказывал» [2:172], «Мнение учителя по
сравнению с мнением нянечки для меня ничего не значило» [2:192], «Мы не верим,
что учителя способны плакать из-за такой мелочи» [2:193], «Никак не могли
понять, почему тот парень со сломанной ногой не дрался, ведь у него еще
оставались две целые руки, здоровая нога, да и нож в кармане. Странный он, и
друг у него странный» [2:206], надо «дать всем взрослым на земле много водки и
колбасы, они будут добрые и все дети будут счастливы» [2:177], «Они застегивают
ширинку каждый день, им не дают за это ордена» [2:211]. Опыт жизни человека с
серьезной инвалидностью, да еще без поддержки семьи, в литературе не описывался.
«Ты не человек, ничто. Но иногда из-за природной доброты или по
профессиональной необходимости
собеседник выясняет, что внутри ты такой же как все. В одно мгновение
безразличие сменяется восхищением, восхищение – глухим отчаянием перед
реальностью» [2:187-188]. Проблемы литературных героев, здоровых, или имеющих
социальную поддержку, казались автору смешными.
Образ мира, воссозданный
в произведении, обладает романной завершенностью и полнотой. Читатель невольно
воспринимает разрозненные, казалось бы, эпизоды из жизни главного героя как
целое. Легко улавливаются связи между фрагментарными текстами, а развитие
ситуации, представленной в такой фрагментарной манере, естественно
воспринимается как единое автобиографическое
художественное произведение. Недоговоренное и ненаписанное
восстанавливается само собой. Фрагментарность, отсутствие пространных авторских
рассуждений на философские,
морально-этические, нравственные или какие-либо другие темы наталкивают на раздумья, дают простор
читательскому воображению. «Фрагмент, будучи свободным жанром, развязывает
мышление и потенции формы, снимает риторические условности. Индивидуальное
слово выходит на волю» [1:412].
Описание мира, «где грань между жизнью и
смертью тонка, где подлость и мерзость были нормой», а вперемешку с ними искренность и доброта [2:180],
поражает своей достоверностью, дает возможность взглянуть на чужую, не
приукрашенную литературными изысками, жизнь. Связность фрагментов, объединенных
переживаниями и чувствами главного героя, его напряженная внутренняя жизнь,
взгляд «изнутри» на описываемые события заставляют воспринимать это целое не
только как автобиографическое произведение, а как некий образ, дающий
представление о совершенно незнакомой стороне жизни, о многомерности жизни как
таковой.
Литература:
1.Вайнштейн
О. Индивидуальный стиль в романтической поэтике // Историческая поэтика.
Литературные эпохи и типы
художественного сознания. М., 1994
2.
Гальего Рубен Давид Гонсалес. Черным по белому//Иностранная литература. 2002.
№1. С. 166-232