К.филос.н.,
Мартынов М.Ю.
Чувашский
государственный педагогический университет им. И.Я. Яковлева, Россия
Дисциплинарная власть и проблема объективации
индивида
(на примере философского анализа повести
В. Маканина
“Стол, покрытый сукном и с графином
посередине”)
Можно с уверенностью утверждать, что на сегодняшний
день сформировался неклассический подход к проблеме властных отношений, намеченный
работами Ф. Ницше и М. Фуко. В рамках этого подхода произошло осознание того
принципиального момента, что власть не локализована только на государственном,
политическом уровне общества, а обнаруживает себя во всем многообразии
человеческих взаимоотношений: в семье, школе, в исправительных учреждениях, а
также на предприятии, в больнице и т.д. В результате, под властью стали
понимать тотальное, бесструктурное, гетерогенное образование, которое окружает
индивида со всех сторон, производит и воспроизводит его в процедурах схождения
власти и знания. Это власть особого рода, определяемая в научной литературе
понятием дисциплинарной власти.
Основной принцип дисциплинарной власти – это принцип
“паноптизма” или “всеподнадзорности”. Он был выявлен Мишелем Фуко в работе
«Надзирать и наказывать». Фуко ссылается на знаменитый проект тюрьмы Иеремии
Бентама – паноптикон (pan opticon – “полный обзор”). Тюрьма Бентама
представляла собой окружность с башней в центре. По окружности располагались
камеры, в башне – тюремная охрана. Камеры полностью просматривались, так как
имели два окна: одно внутрь, другое наружу окружности. Из-за особого
расположения башни и камер заключенные не имели возможности видеть своих
наблюдающих, камеры же самих заключенных, напротив, просматривались без труда.
Конечная цель паноптикона заключалась в создании стабильного пространства
сознаваемой видимости заключенного, которое бы обеспечивало “автоматическое
функционирование власти”, обеспечивало ее “экономию” и “эффективность”.
Воздействие власти сводится здесь к анонимности ее взгляда.
Заключенный же напротив осознает себя в поле тотальной видимости,
всеподнадзорности. В результате он становится “началом собственного
подчинения”. Власть “забирается” в самого человека и контролирует его изнутри,
актуализируя разнообразные форм самоконтроля (следование нормам, соблюдение
закона и др.).
Таким образом, власть утрачивает физическое измерение,
воздействуя на тело индивида посредством невидимого “контроля над мыслями”,
точнее “вышколенное тело порождает вышколенную душу” [5, 26; 1, 149].
Центральным здесь является понятие “души”, к дисциплинаризации которой и
сводится принцип паноптизма. Душа у Фуко понимается не как у Платона (“тело –
темница души”). Не является она и чем-то трансцендентным. Напротив, это нечто
бесконечно обнаруживающее себя в дискурсах признания. Это инструмент пасторской
власти, механизм подчинения индивида. “Душа, – говорит Фуко, – тюрьма тела” [5,
46].
Принцип паноптизма действует во всей Западной Европе и применительно к
индивиду сводится к процедуре его объективации. Сначала власть наказывала тело.
Наказывалось не просто природное тело, а тело социальное, способное посредством
физического наказания ощутить власть монарха.
В дальнейшем, с появлением идеи гражданского общества, с “высвобождением публичной
сферы” как условия деятельности “свободного субъекта”, власть утрачивает
физическое измерение. Происходит отказ от телесных наказаний. Эти
кратологические трансформации М. Ямпольский поясняет следующим образом: “Всякое
телесное наказание, налагаемое суверенной волей государя, вступает в
решительное противоречие с идеей свободного субъекта. Свобода субъекта может
обеспечиваться только тогда, когда между ним и сувереном воспроизводятся
отношения, существующие между человеком и Богом, то есть отношения, основанные
на причастности высшему закону” [6, с.72]. В последующем “экономия власти”
привела к тому, что наказанию стали подвергать не тело, а душу. Это и есть
объективация: человек испытывает вину за что-то и испытывает потребность в признании
(как самоопределении).
Итак, дисциплинарная власть проявляет себя в процессе объективации. Под
объективацией мы понимаем процесс перевода субъективного бытия в объективный
модус, процесс дискурсивного означения внутреннего мира субъекта посредством
таких властных стратегий как “изоляция”, “исповедь-признание” и др. Некоторые
признаки объективации в этом смысле совпадают с пониманием объективации Н.
Бердяевым: поглощенность неповторимости, индивидуальности – общим, безличным,
уравнительным [4] и расходятся с пониманием объективации “Я” как несомненной
культурной ценности [2].
Дисциплинарная власть не просто объективирует, но создает условия
объективации, задает контекст дисциплинаризации, в котором становится возможной
проекция внутреннего мира индивида в пространство интерсубъективного опыта. В
конечном счете, индивид самообъективируется: объективация как форма власти
предполагает власть индивида над самим собой (самоконтроль). В этом,
несомненно, выражается конструктивно-позитивная функция дисциплинарной власти.
Подобная экспликация скрытых сторон человеческой личности с их
последующим означением, разумеется, таит в себе известную угрозу для
приватности индивида и может выступать условием конфликта между личностью и
обществом. На основе философского анализа повести Владимира Маканина “Стол,
покрытый сукном и с графином посередине” попробуем создать мыслительную
конструкцию, поясняющую суть проблемы. Смоделируем сам принцип действия
дисциплинарной власти.
Сюжет повести прост и является лишь функцией по отношению к
концептуальному плану произведения. Основная проблема, затрагиваемая в “Столе…”
может быть сведена к проблеме взаимоотношения личности, индивидуальности и
власти в ее дисциплинарном измерении. У Маканина с первых страниц присутствует
некая метафизическая власть стола, довлеющая над личностью как частью общества.
В этом аспекте произведение Маканина иногда сравнивают с “Процессом ” Ф. Кафки,
а также с “Приглашением на казнь” В. Набокова. Маканин показывает своего героя
в состоянии перманентной экзистенциальной тревоги. Его ночное беспокойство,
хаотическое движение по схеме “комната-коридор-кухня”, заваривание чая из
валерианового корня, – вызвано страхом перед ожидаемым “обсуждением-судилищем”,
страхом перед завтрашним “столом”, сидящие за которым произведут “коллективный
тотальный досмотр” души [3, 483]. Это паноптический страх. Страх своей
видимости. Боязнь за собственное “Я”, которое, несомненно, есть постоянное
искушение для безликого “Мы” (Е. Лямпорт). Сидящие за столом – это безликие
части этого “Мы”, маски, функции дисциплинарного механизма власти: “Старик”,
который желает истины, “Социально яростный”, “Секретарствующий”, “Женщина, что
с обычной внешностью”, “Тот, кто с вопросами”, “Волк” и др. Все эти
маски-функции принуждают находящегося пред ними к признанию, к рассказу о своей
(героя) “полнокровной жизни”. Они продуцируют вину, когда человек “виноват не в
смысле признания вины, а в смысле ее самоощущения” [3, 448].
“Стол связан с подвалом”: он является продолжением и
“апофеозом подвала” [3, 457, 459]. Подвал связан с процедурой пытки, процедурой
признания, “выколачивания” истины путем физического воздействия. Маканинский
“стол” – это иной тип принуждения. “Стол” локализует индивида в пространстве
таким образом, чтобы поражать “скорее душу, чем тело” (М.Фуко). Это метафора
дисциплинарной власти, нормализующего дисциплинарного механизма: “Они и дальше
будут копать канаву, рыть яму за ямой на месте каждой неровности твоей души,
ямы и малые ямки, каверны, пещеры…” [3, 473]. Но, тем не менее, какая-то часть
допрашиваемого, пытаемого остается в нем самом и для него самого: “Мы
раскрываемся, мы искренни в своем раскрытии, но что-то, как правило, маленькое,
укороченное… мы все же оставляем себе. Какие-то травинки уцелевают, в то время
как выдираются с корнями дубы, заросли кустов и толщь травы. Какие-то две-три
травинки… И в смуте души человек почему-то их утаивает” [3, 474].
Таким образом, эта мыслительная конструкция раскрывает перед нами
паноптический принцип действия дисциплинарной власти. Философская интуиция В.
Маканина позволяет обнаружить саму суть дисциплинарной “всеподнадзорности”, а
также обозначить конфликт между неповторимостью человеческого бытия и
объективирующей социальной санкцией. При прочтении повести в “ницшеанско-фукианском”
контексте, становится очевидно, что в индивиде всегда остается нечто,
неподдающееся объективации. Это то “нечто”, которое у А.Ф. Лосева называется
абсолютной индивидуальностью (“самое само”), а у Ж.П. Сартра интерпретируется
как “ничто”.
Литература:
1. Автономова Н.С. От “археологии знания”
к “генеалогии власти” // Вопросы философии, 1978. – №2. – С.145-152.
2. Красин А.Н. Объективация
человеческого “я” как социокультурная ценность // Культура, политика, молодежь.
– М., 1996. – Вып.2. – С.30-41.
3. Маканин В.С. Стол, покрытый сукном и
с графином посередине // Маканин В.С. На первом дыхании. Повести и рассказы. –
Курган: Зауралье, 1998. – С.443-527.
4. Мальцев К.Г. Теория объективации и “аналитика
власти” в социальной антропологии Н.А. Бердяева: Автореф. дис... д-ра филос.
наук. – М., 2002. – 40 с.
5. Фуко М. Надзирать и наказывать:
Рождение тюрьмы. – М.: Ad marginem, 1999. – 479 с.
6. Ямпольский М. Физиология
символического. Книга 1. Возвращение Левиафана: Политическая теология,
репрезентация власти и конец Старого режима. – М.: Новое литературное
обозрение, 2004. – 800 с.